Моя личная машина времени – это воспоминания, переносящие в прошлое, и мечты, отправляющие в будущее.
Председатель комиссии по присуждению Нобелевской премии торжественно взмахивает мантией, вставая. Его очки скользят вниз по носу ровно на такое расстояние, чтобы сфокусировать все минус 5 диоптрий на золотистом листке, украшенным орнаментом викторианской эпохи и титульным гербом комитета.
Вот уже много веков подряд научное сообщество цинично опровергает устоявшиеся заблуждения миллионов людей о законах Вселенной. Будь это миф о плоской Земле, или теологическое учение о Солнце, которое якобы вращается вокруг нашей планеты. Поэтому. Без всякого вступительного пафоса, без попыток продемонстрировать остроумие или заиграть с аудиторией, седовласый деятель науки просто объявляет:
«В этом году Нобелевская премия по физике присуждается Всевольному Космодемьяну Егоровичу за открытие экзопланет1, расчёт траекторий их движения, а также обоснование и расчёт зоны обитаемости2».
Смокинги и вечерние платья встают, наполняя Золотой зал Стокгольмской Ратуши аплодисментами.
Вот только человек, которому они предназначены, сейчас в тысячах километрах от них. Встать он не может, поскольку лежит на хирургическом столе Тюменского медицинского центра. Врачи устанавливают в мозг астрофизика стимуляторы нейронов, чтобы он снова мог двигаться. Резкое обострение болезни Паркинсона случилось на фоне стресса сразу после сообщения о получении Нобелевки. Изоляция от международного информационного поля сначала советских, а после 1991-ого года российских физиков (хоть и в меньшей степени, но всё же), возвела в ранг сенсаций получение ими престижных премий. Конечно, в случае с Космодемьяном Егоровичем, чтобы рассмотреть столь значимые теоретические открытия, Нобелевскому комитету не нужно было расчехлять телескоп «Кеплер». Слишком ярко они светят и так. Тем не менее международное признание шокировало скромного учёного до состояния паралича. Он так и застыл в позе манекена сразу после вскрытия письма из Швеции.
«Стальные» руки хирурга вводят микроэлектрод с помощью иглы Туохи, слегка изогнутой на конце, чтобы не повредить мембрану головного мозга. Космодемьян Егорович в сознании под местной анестезией испытывает страшное, но вместе с тем приятное поглаживание по извилинам.
«Во время калибровки возможны лёгкие галлюцинации, поскольку электрические импульсы могут достигать эпифиза3, – предупреждает ассистент. – Старайтесь не поддаваться им. Мы будем экспериментировать с электрическим напряжением до тех пор, пока вы снова не почувствуете конечности. Так мы определим наилучшее расположение импланта».
Ассистент щёлкает тумблер, и Космодемьян Егорович сразу же диагностирует, что онемение конечностей спадает. По очереди оживают пальцы, а за ними – вся правая рука. Ассистент поддаёт ещё электрического тока в мозг, и пациент не узнаёт своё тело. Этот мешок подгнивающей картошки, эта груда рассыпающихся булыжников вдруг становится почти невесомой, настолько лёгкой, что Космодемьяна подхватывает еле заметный сквозняк и с силой засасывает в вентиляционную шахту над операционной. Воздушный поток тащит его по металлическому жёлобу прямо на жужжащие лопасти промышленного кондиционера. Он зажмуривает глаза покрепче и почему-то думает о врачах, оставшихся в операционной, которые, должно быть, напуганы и крайне удивлены его «побегом».
«В-з-ж-и-и-и,» – Космодемьян слышит натужное звучание, напоминающее газонокосилку, которая наткнулась на толстый куст. Но боли не чувствует. Он чувствует ровно ничего. Космодемьян открывает глаза и видит вокруг себя множество красных кусков, на которые разлетелось его тело. Удивительно, но из-за отсутствия болевых ощущений, картина не казалась ужасной! Совсем наоборот, свобода движения вдохновляла.
Космодемьян видит, как внизу на лавочке рядом с медицинским центром скорбно плачет его жена, которую он не любил, а сейчас любит всем сердцем, но какой теперь в этом смысл. Её ведь даже не обнять. Тогда он возвращается к своей первой любви, с которой через числа и формулы обручился ещё в средней школе: к астрофизике. И через миг Космодемьян взлетает на орбиту. С высоты планета поражает красотой. Горные хребты и водные просторы выглядят совсем не так, как из иллюминатора самолёта или на фотографиях со спутника. Они – живые, они словно дышат, выпуская в небо пар из облаков. Вода испаряется с поверхности Атлантического океана, формируя в его центре ХХL-облако. Его подхватывает тёплый воздух юго-восточного пассата, нагретый от поверхности Африканского континента. Стремясь компенсировать разницу в давлении, ветер уносит крутящийся водный диск в сторону Бразилии, где дождь возвращает влагу в Амазонку, а она, в свою очередь, своими ветвистыми артериями несёт воду обратно в океан. За работой этого огромного организма можно было наблюдать вечно. Наверное, это то, что не даёт космонавтам сойти с ума в своём аквариуме.
Поверх облаков, сбившихся в кучу, раскатываются светло-зелёные полосы северного сияния. Так потоки заряженных частиц солнечного ветра ударяются об атмосферный купол. Благодаря этому естественному щиту на Земле зародилась углеводородная жизнь.
Масштабность обзора опьяняет Космодемьяна. На секунду он засомневался в реальности происходящего, как его тут же крутануло вокруг собственной оси. Обзор скачет, появляются помехи, будто в антикварных телевизорах с антенной. Он понимает, что видит только то, о чём думает. Для проверки гипотезы Космодемьян думает о Ледниковом периоде, и тут же наблюдает, как белая Арктика наступает, покрывая ледяным одеялом северное полушарие и всё живущее на нём.
Он видит, что вопреки закону Всемирного тяготения Земля не только притягивается, но и отталкивается от Солнца в определённых фазах. В памяти автоматически всплывают сложные формулы, которые могли бы описать увиденное, но из этого ничего не выходит. Интегралы не берутся. Определитель матрицы стремился к нулю, сворачивая трёхмерное пространство расчётов в точку.
Тогда зрение Космодемьяна становится спектрографическим. Режим видимого диапазона глаза переключается на спектр излучения азота и кислорода4, как тут же атмосфера Земли окрашивается в оранжево-красные тона, а сам шар становится подобием своего безжизненного соседа – Марса. Столь нелестный вид, однако, позволяет разглядеть шлейф атмосферных газов, тянувшийся за Землёй. Он в точности повторяет траекторию движения планеты и, о ужас, представляет собой изогнутую в виде волны линию. Это означает, что наш общий дом постоянно колеблется в космическом пространстве, а его орбита – скорее сморщившийся огурец, чем геометрически симпатичный эллипс.
