Она села рядом на скамью, вытянула ноги и тут же заговорила:
– Зря ты их прикармливаешь. Если бездомных собак в парке станет много, то их будут отстреливать.
– Угу, тебя забыл спросить.
Я раздраженно повел плечами, бросил остатки хлеба облезлому кобелю и растянулся поудобнее, чтобы смотреть теперь в небо. Но все же скосил взгляд на наглую девицу, которая разместилась рядом вместе со своим назидательным тоном. Странная какая-то: на худющих ногах кожаные ботинки, розовые носки торчат до середины щиколоток, ситцевое широкое платье, а поверх накинута короткая джинсовая куртка. Рыжие, длинные, немного спутанные волосы прикрывают конопатую щеку. Лет восемнадцать, не меньше, хотя одевается как школьница с бунтарскими замашками. И голосок спокойный, но уверенный:
– Я серьезно. Знаю, что люди так поступают от доброты, но не всегда добро оборачивается именно добром. Муниципалитету достаточно нескольких жалоб, чтобы сюда вызвали соответствующую службу. А ты сидишь и прикармливаешь. Я веду к тому, что наши поступки не бывают хорошими или плохими, ведь мы не знаем о последствиях. И само намерение никакой роли в этом не играет. Вокруг творится какой-то хаос, ты одинаково бесполезен любым действием или бездействием.
Чего она прикопалась? Бродячих собак уже лет десять никто не отстреливает, их отлавливают и увозят… черт знает, куда и что потом с ними делают. Может, там уже и убивают? Какая, к херам, разница? Не хотелось говорить ни о чем, настроение уже которую неделю подряд было препаршивым, но ответить назойливой соседке по лавке следовало:
– Видишь ли, мне сугубо насрать, отстреливают этих собак, травят или целуют в макушки и переселяют в специальный собачий рай. Я просто купил багет, откусил и выбросил. Все, вопрос исчерпан, философия ходячая?
– Исчерпан, – наконец-то угомонилась она.
Понравился я ей, что ли? Вот она и несет какую-то лабуду, лишь бы разговор завязать. Еще в прошлом году я увлекался пикапом, в дерьмовый какой-то кружок подписался, и тогда точно не упустил бы шанс: там веселый куратор ставил определенные задачи, хотя все они сводились к увеличению количества оттраханных девок. Еще в прошлом году я уже в эту минуту вовлекся бы в игру, но сейчас было страшно лень. Утро выдалось муторным: я все же сдал последний экзамен и закрыл гребаную сессию, хотя и с опозданием. Переживал об этом немного, ведь отец настаивал, чтобы лучше не затягивал с пересдачей до сентября. А я отцу обязан, такую мелочь уж точно можно было устроить. Но, выйдя сегодня из универа, я не чувствовал облегчения – наоборот, вернулась прежняя усталость и равнодушие ко всему вокруг. Лучше бы из-за экзамена продолжал переживать, честное слово, – все лучше, чем не переживать вообще ни о чем.
– Кстати, меня Октябриной зовут, – наглая девица зачем-то снова подала голос и даже протянула руку для пожатия в честь знакомства.
Впервые с момента встречи я немного заинтересовался, хотя руку ее проигнорировал:
– Октябрина? Серьезно?
– Ну да, – она немного смутилась. – Довольно редкое имя, но я за всю жизнь привыкла. И это даже здорово – не иметь тезок, ни с кем не путают! Единственная Октябрина, которую я знаю, прошлой осенью отметила восьмидесятилетие, представляешь?
Глаза у нее оказались светло-голубыми. У всех истинных рыжух обычно бледная кожа, как будто слегка болезненная – и эта особенность делит их на полных уродин и редких красавиц. Эта же мордаха оказалась редким исключением – ее нельзя было без труда отнести к одной категории: вроде бы симпатичная, вздернутый носик добавляет внешности детской непосредственности, но рыжеватые ресницы портят большие и, в общем-то, симпатичные глаза.
Я перебил очередной поток сознания, пока она снова не перешла на пространные рассуждения:
– Да нет, я не поэтому удивился. Просто меня зовут Май.
– Май? Серьезно? – она повторила мой вопрос с той же самой интонацией и рассмеялась. – Получается, почти тезки?
– Угу, тезки, – буркнул я и снова уставился в небо. – Осталось найти Июню, Июлю, Январину, и можем собирать клуб носителей самых дебильных имен.
– Дай угадаю, – она продолжала меня донимать. – Ты родился в мае, верно? А иначе с чего бы твоим родителям пришло такое в голову?
– Просто экстрасенс.
– А то! – она снова звонко рассмеялась. – Могу еще угадать, что твой любимый месяц – май! Верно?
Я промолчал. На самом деле я ненавидел последний месяц весны. Даже чуть больше, чем ненавидел себя и свое идиотское существование. Вот всякий раз с тех пор, как мне стукнуло пятнадцать, именно в мае происходил какой-нибудь трэш. То мы с Лешкой вляпаемся в неприятности, то нажремся как свиньи в честь теплых деньков так, что родители нас неделю разыскивают, то гаишники тормозят на каждом превышении скорости – так и было, когда я сел на свою первую тачку, подаренную в честь совершеннолетия. Но май этого года по уровню бардака перекрыл все предыдущие, до сих пор мутит. Как какой-то больной сон героинового наркомана. К счастью, май закончился вместе со всей своей туманной тошниловкой, но все еще вызывает содрогание. Что было – то было, очухаться и дальше быть – таким же бессмысленным упырем без цели и удовольствий, которые еще не испытал. А впереди два месяца каникул до нового семестра, с ума от скуки сойдешь.
Может, звякнуть Лешке и рвануть вдвоем на Мадейру? Там время будто замирает – только жрешь, пьешь, трахаешься и жаришься на солнце. Но почему-то неохота видеть даже Лешку, неизменного друга детства. Нет, он так-то нормальный парень и неплохой товарищ, хотя наша дружба была будто предначертана еще с первого класса гимназии: наши отцы давно сотрудничают, и потому мы дружим семьями. Но Лешка – вполне ничего, особенно когда хочется потусить. Вот только не хочется ни тусить, ни Лешки. Одному стартануть на Мадейру? Вариант. Друг обидится, да и хер с ним. Или просто уснуть на два месяца? Вариантище. Родители хату в центре взяли, красивую как конфетка – идеальная хижинка молодого, беспардонно богатого холостяка. Но я и отдельной квартире не слишком долго радовался. Это сложно – от души радоваться, когда всю жизнь сразу же получаешь все, чего хочешь. Но хоть благодарность перед родителями за всю их заботу работает – если бы не она, я уже и универ давно забросил бы. Но я еще шевелюсь, что-то делаю, хотя бы изредка стараюсь изображать из себя живое чучело – просто потому, что благодарен родным и не хочу их расстраивать.
От отца я получил все блага, которые можно купить за деньги, а от матери – яркую внешность, темные волосы, чуть суженные, как будто у меня постоянно что-то на уме, глаза и подчеркнуто пофигистичный характер. Он во многих ситуациях помог, а иногда становился козырем чуть ли не более важным, чем папины деньги. Когда Лешка чуть не обосрался, убегая от охранника ночного супермаркета, я даже не побледнел – будь что будет, все равно как-нибудь да будет. И ведь проносило, почти всегда, стоило ли напрягаться? Но у этой суперсилы оказалась и другая, менее приятная сторона: мне все больше и больше становилось все равно. Тачки, путешествия, дизайнерские вещи – круто только в первые двадцать раз. А после увлечения пикапом я потерял интерес даже к сексуальным телкам. Ну какой смысл хорохориться, если заранее знаешь, что с профессиональным подходом уломаешь любую? Делать ставку на то, в первый или второй день она сдастся? Тупая война, если подготовленный спец уделывает лохушку. Вначале приключение меня захватило с головой, но потом накрыл извечный хронический пофигизм. А ведь так все хорошо начиналось: впереди было целое лето и вся жизнь… Или на хрен Мадейру? Лучше взять и сделать что-то действительно хорошее, чтобы отец гордился – не для себя, для него. Например, устроиться на два месяца волонтером куда-нибудь или вон, собак бездомных кормить. А нет, их же потом то ли отстреливают, то ли в макушки чмокают, как мне недавно сообщили.
