Так называемый «информационный век», может прикончить кого угодно. Сейчас модно «петь песни» про позитивное мышление, про то, что человек своими мыслями формирует свою же судьбу, про то, что «всё находиться у нас в голове», или «в сердце», или ещё где-то там… Можно приплести сюда рассказы про какой-то проектор внутри каждого из нас, который всё светит, и светит, материализуя во внешний мир наши страхи и желания, ещё можно добавить йогу, медитации, космос, греческие мифы, рассказать, что каждый сам творец своей же судьбы, и нечего тут слезы лить, и так далее, впрочем, всё это перестает иметь хоть какое-то малейшее значение, когда становиться действительно по-настоящему плохо.
Глеб открыл глаза и посмотрел на белый потолок, что нависал прямо над ним. С потолка на него посмотрела большая зеленая люстра, выполненная в виде бумажного шара, чем-то похожего на китайский фонарик. Возможно, дизайнер, если таковой, конечно же, присутствовал при создании данного осветительного прибора, изначально задумывал свое творение как нечто восточное, но, чем больше Глеб изучал эту люстру, тем больше он склонялся к версии, что китайский фонарик – это просто чья-то дерзкая домашняя задумка, сооруженная вокруг обычной электрической лампочки.
– «И не лень же было это всё кому-то лепить,» – подумал Глеб, разглядывая самодельную люстру.
Он лежал, скрючившись на кровати, подобно отравленной гусенице, в месиве, образованном из мятой простыни, подушки, и зачем-то тут, летом, оказавшегося бамбукового одеяла, купленного, так сказать, «на всякий случай» за девятьсот девяносто девять рублей в интернет-магазине.
– «Вот она, сегодняшняя действительность, нужно что-то искать, куда-то бежать, нужно заставить себя действовать», – подумал Глеб, так и не сдвинувшись ни на сантиметр при этом с кровати.
В комнате было душно. Жаркое июньское солнце беспощадно палило через грязное окно с отсутствующими занавесками. Проникая через стекло, свет заполнял все те скромные тринадцать квадратных метров, что Глеб снимал в старом деревянном доме на окраине Москвы. Это здание было постройки аж 1901 года, и при внимательном изучении его конструкции, можно было проследить всю историю Государства Российского, начиная от прошлого века и до настоящих времен. Скорее всего, изначально, этот дом с двумя деревянными колонами на входе, и, теперь уже покосившимся крыльцом, был дачей какого-нибудь купца, или дворянина средней руки, затем, после революции, сюда заселились пролетарии, и сооружение превратилось в самую обычную «коммуналку», из которой, к годам так пятидесятым, образовалось несколько отдельных квартир с общим центральным входом, ну, а в последствии, каждый из жильцов этих помещений решил отгородиться от соседа, и таким образом, черный вход в здание стал чьим-то личным, а лестница, ведущая с улицы на веранду, шагнула на второй этаж, прямо в съемные апартаменты Глеба.
– «Кто я? Что я? Зачем я? Был ли я когда-то счастлив?» – задал себе вопрос Глеб и сел на кровать, обняв при этом свои колени руками, – «Может и был, но очень уж давно, так давно, что и забыл, как это именно, быть счастливым. Нет. Не умею я жить. Почти тридцать три года уже за плечами, а толку – ноль. Ни семьи, ни нормальной профессии, ни квартиры, нихрена толком ничего не нажил. Всё что-то старался, старался, бегал, бегал, как Форест Гамп прямо, а иногда и быстрее, и никогда не думал, что прибегу на этот пит-стоп с такими вот результатами. И кто во всем виноват? Конечно же я. Хотя, почему, обязательно я? В чем я виноват? Что-то не помню, чтобы мне выпало много шансов жить здесь по-другому. Просто несправедливо всё в этой стране, только и всего, всё «по блату», или через кого-то, кому ещё надо занести что-то, чтобы сделалось кое-как, а не так, как справедливо, как должно быть. А должно быть, как в спорте, чтобы тот, кто выше, быстрее и сильнее, был первым, а тот, кто менее талантлив и трудолюбив – вторым, третьим, пятым, десятым… От каждого по способностям, каждому – по труду. И беда в том, что в детстве меня учили быть как раз таки выше, быстрее, сильнее, а не хитрее и подлее. И в чем я тогда виноват? В том, что вырос на руинах СССР? В том, что с пятнадцати лет работал на ровне со взрослыми мужиками? В чем конкретно? В чем?»
Как-то в детстве, когда наш герой был ещё – дошкольником, по телеприемнику цветного изображения с названием «Горизонт 736а», что стоял в солнечной комнате на красном шерстяном ковре, с замысловатым узором, выступал генеральный секретарь ЦК КПСС – товарищ Горбачев. Глеб, как раз, в тот момент раскладывал на полу свои богатства: несколько пластмассовых револьверов, два мичманских погона черного цвета, доставшихся ему от дядьки подводника, и игрушечный железный автомат с надписью «Зарница», на конце ствола которого, была расположена красная мигающая лампочка. Она включалась в тот самый момент, когда малыш нажимал на спусковой крючок, и сопровождалась при этом звуком какой-то трескотни, больше похожей на совещание спятивших кузнечиков, чем на реальный звук стрельбы из автомата, но, в то далекое время, это обстоятельство никоим образом не смущало нашего героя.
Из телевизора, товарищ Горбачев, стоя за трибуной, перед членами ЦИК (Центрального Исполнительного Комитета), несколько часов подряд рассказывал широким народным массам о никому тогда неведомой «перестройке». Как и члены партии, перед которыми выступал генеральный секретарь, в то время, Глеб, никуда не спешил, собственно, как и не подозревал, какую «свинью» прямо в этот момент ему подкладывает история. Тогда, всё казалось не важным. Впереди ждала целая жизнь, светлая, прекрасная, в самой лучшей и сильной стране мира, в которой, человек человеку друг, товарищ и брат.
– «Не был я готов к тому, что всё начнут мерить деньгами, будто золотой рулеткой», – подумал Глеб, сидя на кровати в своем съемном жилище на окраине Москвы.
Тогда, находясь перед телевизором с Горбачевым, дошкольник Глеб и в страшном сне себе не мог представить, что его родители будут занимать до зарплаты продукты у рыночных торговцев, и что в школе он будет получать талоны на питание, а также гуманитарную помощь из Германии, которую в 1945 году победил его дед, что его отец, на его же глазах, будет пить «горькую», и превратиться из инженера в разнорабочего, а потом, и вовсе, трагически закончит свою жизнь.
Не подозревал Глеб и о том, что, вне зависимости от отметок в своем аттестате, после окончания школы ему уже не придется выбирать себе институт, а придется искать работу, и что он будет несказанно рад, когда после многих неудачных попыток, ему, семнадцатилетнему юноше, всё же удастся устроиться. Он будет выносить ведра с тошнотворными отходами, работая нелегально, в нелегальном цехе, по переработке нелегально пойманной рыбы.
