Борис проснулся от собственного крика. Он был мокрым, дрожал как лист на ветру, его грудь вздымалась в тщетных попытках протолкнуть больше воздуха в легкие. Рот был сух, как Каракумы. Боря с трудом набрал и проглотил вязкую слюну.
Он медленно сел, свесил ноги со слегка продавленного дивана. Его окружали выцветшие стены дешевой гостиницы. Центр Белячинска уже вовсю деловито шумел за щелястыми окнами. Люди в спешке добирались на работу.
– Проклятье, – подумал Борис. – Опять проспал!
Это повторялось уже третий день. Годами не было подобного, чтоб Одинцов по приезду пропустил утреннюю встречу на заводе. Лучший продавец, коммивояжер “от Бога”. Борис криво улыбнулся. Это уже в прошлом, по всему выходит. Скоро его наберет директор и устроит головомойку. Роман Олегович возлагал большие надежды на эту встречу, заводчане наверняка пожалуются на Бориса.
Он вздрогнул. Щетка, полная пены из зубной пасты, упала в раковину, как ни пытался он ее удержать. Смартфон разрывался от “Имперского марша”. Это мог быть только Локинцев, звонил из их родного Елизаветбурга. Чертыхаясь, Боря кинулся в комнату, застегивая дрожащими руками пуговицы на рубашке.
У него все замирало внутри от ощущения катастрофы, но ужаснее всего было воспоминание ночного видения со смертельно бледным, каким-то нечеловеческим лицом, чьи черты он никак не мог воспроизвести в памяти. Это лицо приходило к Боре третью ночь подряд в самых больших кошмарах со времен далекого детства.
– Одинцов! Вас вызывает Роман Олегович, – проговорил в трубке вечно недовольный голосок секретарши Леночки.
Борис внутренне готовился услышать клокочущий от гнева, но как всегда вкрадчивый и многозначительный голос Локинцева, а перед его внутренним взором все стояло смертельно бледное лицо с нечеловечески огромными блестящими глазами, острыми почти как у вампира из комиксов ушами. И оно повторяло замогильным глубоким голосом, как и все эти полные кошмаров ночи:
– Ты… ты сам это выбрал! Ты в этом виноват!
***
По блестящим одеждам младшего Сына медленно растекалось ярко алое пятно. Шум внезапно стих. Многочисленные трэллы стояли потерянные, странно молчаливые. Богато одетые гости также утихли, многие все еще держали в руках странные бокалы с напитками всевозможных оттенков. Кое-кто уронил свой сосуд, отчего в потоках воздуха уже растекались сладковатые ароматы амброзии и сурицы.
Один перевел взгляд единственного глаза на понурого Хёда, стоящего чуть поодаль. В ослабевшей руке он все также держал гиперлук Мистилтейн, потрескивающий голубоватой силовой тетивой. Всеотец скрипнул зубами. Он вспомнил, что сам подарил эту игрушку подслеповатому среднему Сыну, в надежде, что тот никогда ею не воспользуется, но ради иллюзии того, что он также полезен как воин и защитник Семьи и девяти Миров.
Отец кинулся к пошатнувшемуся младшему Сыну. Его очи, прекрасные, как весенний рассвет, уже стала заволакивать смертельная тень. Младший только успел удивленно глянуть на слегка корявую стрелу, которая смогла пронзить некогда неуязвимую тонкую, почти не ощутимую грань, которая отделяла его от окружающего мира.
Еще минуту назад главным развлечением его братьев и гостей было на спор выстрелить из мощного арбалета или метнуть потрескивающее силовое копье в Бальдра. Да и сам Тор, старший Сын, до безумия обожающий младшего брата, не раз бросал в него свое неудержимое оружие, которое вихрем могло пронестись сквозь толпы вопящих инеистых троллей, сея смерть и разрушения. И Бальдр только смеялся, когда всесокрушающий молот со звоном отскакивал от него и падал на разноцветные мозаики палат.
Сейчас же Тор стоял, с шумом втягивая воздух, судорожно сжав рукоять своего страшного орудия, которое напиталось его гневом и испускало короткие яркие молнии во все стороны. Тору очень хотелось метнуть молот в Хёда. Чувствительный и хитроумный Локи потихоньку отходил от названного брата в сторону, в надежде, что никто не заметил, отчего он оказался рядом с невольным убийцей в этот момент.
