По зелёным склонам плоских всхолмий острова Фэр-Айл ползли тени от набегающих облаков. На недалекой гряде чётко виднелась пасущаяся отара мохнатых овец, почти готовых к осенней стрижке. Их пастух Клайд очень фотогенично опирался на длинный светлый посох, выделяясь на зелёном фоне холма и синего неба в своём типичном местного стиля свитере, связанном вручную его женой.
Мой белёный каменный домик стоял несколько в стороне от кучки построек соседей, которую они гордо называли “деревней”, ближе к обрывистому берегу. На море пробегали белые барашки на гребнях небольших волн. Скоро пойдут свинцовые тучи октября, наш островок надолго накроет осенней хмарью.
Я пару минут задумчиво и влюблённо глядел на морские просторы за старым окном в деревянной раме. Затем чутко уловил звук мотора со стороны пыльной грунтовой дорожки, спускающейся с ближнего холма и заканчивающейся аккурат у моей двери.
Пока шёл в заднюю часть дома, хозяйским взглядом окинул комнаты, чтобы всё было на местах. В гостиной стол, накрытый расшитой кантом по краю скатертью, уже украшала ваза с фруктами, источающими яркие запахи. За приоткрытой дверью лаборатории угадывались столы с ретортами, колбами, и прочим оборудованием.
Перед длинным зеркалом в старинной раме оправил чёрный шерстяной жилет на едва намечающемся животике. Из глубин стекла на меня смотрел в меру седой пожилой джентльмен с ярким пронзительным взглядом тёмных глаз. Явно романтик, решивший оставить практику в крупном городе вроде Эдинбурга ради переезда на природу. Для полноты образа я слегка согнул спину, отягощённую тяжестью прожитых лет.
На пятачке дороги у моего заднего дворика возле своего потрёпанного, но мощного байка крутился долговязый молодой человек лет тридцати, с упоением переключая рычаги и краники, протирая хромированную трубу выхлопа. При этом он шумно вдыхал запах масла и дыма, который всё ещё источало его механическое чудовище, явно наслаждаясь этими выделениями.
Увидев меня, молча наблюдавшего за его действиями, он подскочил так, что скрипнула чёрная кожаная амуниция, в которую парень был запакован от шеи до пят.
– Мистер Готт? Меня зовут Алан Хилторп…
Я молча подал ему знак следовать за собой, уходя в тёмную глубину дома.
– Да, конечно, помню Ваше письмо, что прибудете сегодня на разговор о загрязнении океана, – сказал я, как только мы пристроились у журнального столика в глубоких удобных креслах. – Можете называть меня Джереми. Не люблю формальностей, тем более перечисления званий и регалий. Так от какой организации ко мне направлены?
Глаза Алана в это время перебегали от одной интересной фотографии на стене к другой, затем останавливались на очередной диковине – то на разноцветной раковине наутилуса, то на позвонке детёныша кита, выбросившегося на берег года три назад из-за шума винтов рыболовецких лодок. Так что парень не сразу сообразил, о чём я задал вопрос. Странно сглотнув, он совершенно по-птичьи переступил длинными тонкими ногами возле стула.
– Да, мистер Готт… Джереми, – поправился он, увидев ожидающий взгляд. – У нас в Ливерпуле среди ребят, увлекающихся морскими темами, например, кто-то на яхте ходит, другие учатся в Мурсийском университете, собрался некий клуб, так скажем, по интересам. В том числе на тему загрязнения океанов. Кстати, мы узнали о Вас после тех прошлогодних публичных лекций в Университете.
Я удовлетворённо кивнул. За те лекции я получил неплохой гонорар, но главное – привлёк внимание общественности, закинул удочку, образно выражаясь. И вот, кажется, клюнуло…
– Да, да, конечно, – я многословно и красочно пустился в рассуждения о тысячах тонн разлитой нефти, химикалиев, о звуковом заражении океана. Тут мой гнев был без наигранности. Алан сидел почти молча, изредка ёрзая в глубоком удобном кресле, будто никак не расслабляясь.
Минут через пять таких рассуждений я будто спохватился.
– Какой же я невнимательный хозяин, даже чашечку чая Вам не предложил! А ведь время ланча.
– Что Вы, мистер… Джереми. Знаете, хотел спросить по поводу “Пандоры”…
Примерно полминуты я тонко, по порядку изображал на лице искреннее удивление, гнев, досаду и прочее, что сопровождает человеческое глубокое возмущение.
