По мотивам собственных сновидений…
Я уйду, Домиан. Заберу с собой свои мыслишки – и уйду.
Вонзить нож в сердце? Это слишком избито романтиками! Никогда я их не читал – и не собираюсь, пусть я и сам такой же дикарь! Их дикость слишком скована навязчивым желанием одичать! Бунтарство должно рвать цепи, а не совать мне под нос надкусанные шёлковые платки!
Яд – другое дело, Дом. Нет, ты послушай, Дом! Это всё опять проделки корчащихся романтиков – что выпить яду представляется уделом отвергнутой комедиантки! Яд даже звучит как мёд. Знойный, вяжущий! С кислинкой вишнёвого джема. Я выпью яду, Домиани Ревиаль! Решительно этот город ложится могильной плитой на мой треснувший череп, и он уже раздавил моё сердце…
– И чего же ты тянешь, как молокосос за сосцы?
– Я хочу ещё изучить пьезокристаллы. И сделать несколько опытов в моей лаборатории.
Что может быть самое ценное у человека? Знания! Пиршества опостылевают, от вина и ласки рано или поздно начинает тошнить. Что человек жадно глотает, не зная усталости и утоления? Знания.
Допустим, ты, Домиан Ревиаль, принадлежишь к ста умнейшим людям земного шара! В таком случае – ты окружён миллионом кретинов! Чем умнее ты сам – тем больше глупцов в мире! Чем богаче серой субстанцией твой костный ларец – тем сильнее сползает она на твои глаза, и оттого даже мир вокруг кажется всё более серым. Умные люди не могут быть счастливыми, Дом.
Но взгляни на всех этих глупцов, Дом! Многим им не хватает мозгов, чтобы осознать свою глупость! И это страшнее всего. Раз они не видят собственной глупости – они замечают в себе лишь исключительный ум. Их мир лёгок и прост! Как и их пустые черепушки! Но отдал бы я свои серые, тяжёлые оковы внутри черепа, режущие глаза и клонящие голову – за их примитивное счастье?
Никогда, Дом. Я часто признавался себе, что ни за какие богатства и красоты – не отдал бы я свою способность эти красоты разглядеть и это богатство оценить.
– Ха! Говорит богач и красавец! Пойдём–ка, выпьем по яду, Крис, и ты угомонишься на сегодня!
– Стой!
Граф резко становился. Взял за полу свой чёрный плащ и поднял её на вытянутой руке, вонзившись костяшкой пальца в плечо Домиана.
– Вот здесь я тебя и держу. На расстоянии вытянутого плаща.
– Ты в нём родился, чёрт!
– В нём же и сдохну, как подстреленная дикая псина, Дом! – заорал Родофиала, разбежавшись и запрыгнув на проезжавший мимо экипаж.
В чёрной карете возвращались в свои владения графиня Готье с племянницей.
– Что это, Элизе? Никак грабители, да в своём ли они уме?! Как ума хватило вам напасть на графиню, болваны?! – ничуть не церемонясь, возмутилась старуха.
Племянница заглянула в узкую щель штор и радостно воскликнула:
– Это Родофиала! Мадам, это граф Родофиала!
– Ах вы чёрт, Родофиала!
Граф с большой отдачей спрыгнул с экипажа и побрёл к неодобрительно хохочущему другу.
– Какое счастье, что я богат! Какое везение, ибо все эти власть имущие старухи могут лишь костями трясти мне вслед! Деньги меня балуют, Дом!
Граф заметил высокую статную женщину, стоявшую с бокалом в руке над чёрным роялем. В тёмно–синем бархатном платье она стеснительно возвышалась над плясками карликов плечистой статуей с пышным уютным бюстом. Граф облюбовал медные кудрявые волосы, алые губы и большие жёлтые глаза – простые, живые янтарные глаза.
Розали Кавелье, как и многие, прибыла в Лашвилль по вынужденным обстоятельствам. Собеседования с графиней лично она не испытала, потому за неё похлопотали приближённые к изысканной даме. Слухи о Кавелье сыпались, как бусы с треснувшей нити. Всё чаще говорили, что бедняжка Розали сбежала от деспота мужа. Как раз по этому поводу хихикали мельтешившие поодаль от графа особы:
– Вы слышали, эта Кавелье скрывается здесь!
– С её-то ростом! Будто бы её не видно прямиком из Парижа!
– Она столь крупна, думаете, её возможно обидеть?
– Я убеждена, что изящные и хрупкие души не могут храниться в столь громоздких сосудах…
– Дамы! – граф обошёл взвизгнувшую от испуга шайку.
Графиня Готье и её пожилые спутницы в чёрном кружеве – развернулись над празднеством устрашающим веером роял флэш:
– Эта Кларк, уверяю вас, распугает мне всех военных. Эдмунд, принесите вина!
Миссис Кларк, переехавшая в Лашвилль после кончины своего мужа, была крайне нелюдима. Она не пропускала ни единого выхода в свет, но в лучах этого света походила на грузную тучу: тёмные висячие платья на костлявой и неотёсанной фигуре, норовящей сбить вазу или уж на крайний случай прислугу. Сквозь невзрачные, скучные очки Кларк бросала на всех нелепый чёрный взгляд. В беседе она была столь же неуклюжа – спотыкалась языком на всяком слове.
– Так вот, голубушки, я намерена брать с неё процент – за всякое посещение карнавала в наряде тучи! – здесь графиня повысила ледяной тон так, что бедная Кларк вздрогнула и выбежала из залы, как испуганная кошка.
– Ах, господи… Какое горе, – графиня повернула острый подбородок к роялю:
– Мадам Кавелье, вы не находите?
Упираясь локтями в крышку, Розали поняла, что её застали не в самой изящной позе, и поспешно выпрямиться будет ещё нелепей. Решив не менять своего амплуа:
– Я нахожу, что вы старые разношенные галоши с громко скрипящими ханжескими задами…
Буркнула себе в декольте Розали, запрокинула бокал и вылила его залпом в алую кайму своих предательски правдивых губ.
Не желая остаться свидетельницей извержения, Кавелье повернулась в сторону выхода к ещё тёплому следу Кларк.
Бровив бокал на рояле с отвращением и без всякой надежды, Кавелье метнулась было прочь – да тут же врезалась прямо в накрахмаленный воротник графа Родофиалы.
– Я пришёл тебя забрать, мой ласковый зверь, – прошептал до безумия нежный голос.
Холостяцкий Дворец Родофиалы
Едва Розалии и Крис ворвались в дом из дождливого Лашвилля, их встретил пледами дворецкий Эдгар:
– Ты сегодня рановато, Крис!
– Ах, господи, мой граф! Ужин, чёрт возьми, не готов! – донёсся голос кухарки.
– Не страшно, мадам Маноду! Ребята! Рассыпьте нам в гостиной спелые гранаты и пролейте крепкого чаю!
Розалии всю ночь лежала на диване в окружении ягод граната и сотен страниц дневника графа.
Кристиан к ней не притронулся. Он укрыл её своим чёрным плащом и не уставал подливать ей чай в бокал для вина. Его неприкосновенный чёрный плащ…
Ласковый, чуткий мой дружочек, – осторожно, еле слышно думал граф.
Неделю спустя, в этой же гостиной, граф и Кавелье дурачились голые в перепачканных масляными красками мантиях из шёлковых простынь. Изрисованные тела догоняли друг друга с полными капающими кистями, лавируя между невозмутимых шагов Эдгара, ловко и вовремя подносящего подносы с чаем.
Поскользнувшись и вдоволь высмеяв своё падение, граф прилёг поудобнее, после чего начал:
