Аугсбург, 21 декабря, 1675 год
Первый раз за всю зиму в доме было холодно, погода решила доказать жителям Аугсбурга, что зима должна быть снежной, и покрыла дороги тонким белым покрывалом. Габриэль куталась в меховой жилет, но настроение от холода не портилось. Сегодня ей исполнялось восемь лет, по этому случаю отец готовил большой праздник, а это всегда очень весело и вкусно. Андреас Майер очень любил свою единственную дочь и готов был для нее даже луну с неба достать, если вдруг дочка захочет. Вот внизу стукнула дверь, это вернулся с работы отец, в надежде на подарки и поздравления юная Габриэль выскочила из своей комнаты и помчалась ему навстречу. Отец сидел за столом с несвойственным ему каменным лицом.
– Что-то случилось? – спросила именинница в страхе услышать ответ.
– Сядь, – как-то виновато сказал Андреас. – Габриэль, ты уже взрослая, ты должна меня понять, я хочу для тебя лишь блага. Мы всего лишь фрайхлерры, да, мы зажиточны, даже богаты, но лишь «вольные господа», ты же у меня достойна большего. Ты знаешь, сегодня тебе исполняется восемь, а это значит, что ты уже можешь обручиться с выбранным женихом. Мне хочется дать тебе все, только титул я тебе дать не могу. Сегодня ты обручишься с графом Питером фон Кафенбург, и через шесть лет, когда тебе исполнится четырнадцать, вы обвенчаетесь и ты станешь графиней.
– А подарки сегодня будут? – наивно спросила Габриэль, искренне не понимая, почему отец так расстроен.
– Конечно, так ты согласна? – видно было, что у Андреаса Майера отлегло от сердца, он очень сильно любил свое чадо, и, возмутись она сейчас, он не смог бы ей перечить. Андреас понимал, что граф – старый сорокапятилетний вдовец, но этот брак был очень необходим обеим семьям. Габриэль приобретала титул, а растратившийся граф – хорошее приданое. Но не это было главной причиной для графа Питера фон Кафенбурга, он хотел избираться в ратманы, недавно был принят закон о том, что холостой и даже вдовец не имеет права быть членом магистрата.
– Конечно, папа, – для маленькой Габриэль шесть лет – это была целая жизнь, а портить день рождения совсем не хотелось.
– Ты моя умница, – отец погладил дочь по красивым русым локонам и достал из кармана шкатулку. – Тогда ты должна сегодня подарить подарок своему жениху, такова традиция. Смотри, это новинка, называется «запонки», крепятся вместо завязок на рукава рубашки, только богатые и знатные мужчины могут себе это позволить. Я отдал за них сегодня сто пятьдесят гульденов. Остальные вопросы мы обговорим с графом без тебя.
Габриэль увидела в шкатулке два мудрёных украшения, они были абсолютно одинаковы, с одной стороны это была золотая пластина без всяких излишеств, а вот с другой она была сделана как распустившийся цветок, в середине находилась большая черная жемчужина, а вокруг нее все было в россыпи бриллиантов. Две такие неодинаковые половины соединяла небольшая золотая цепочка.
– Хорошо, папочка, – ответила Габриэль и нетерпеливо добавила: – А мне подарки будут?
Шкатулка с подарком утонула в кармане ее платья, более не удостоившись внимания именинницы.
Десять дней до Нового года
У Марии Ивановны Денисовой, почетного офисного работника, кончились силы. Она всегда считала себя сильной, и когда кто-то смел ее жалеть, Маня, смеясь в лицо, говорила:
– Глупости, я самая счастливая и у меня все хорошо, – ну, во-первых, так рекомендовала делать ее любимая писательница Наталья Правдина, защитница и помощница всех несчастных женщин, а во-вторых, она не любила, когда ее жалеют, это категорически не сочеталось с ее воспитанием в духе леди.
С самого детства ее воспитывали с мыслью, что леди не имеет морального права показывать, что у нее какие-либо неприятности, для окружающих у леди всегда все хорошо. Улыбаться при любых обстоятельствах, а если слезы все-таки потекли предательски из глаз, есть два варианта: смех или соринка. Леди всегда сохраняет собственное достоинство и уважение к окружающим.
Но только что случилось страшное, только что начальство вызвало Марью Ивановну и сообщило ей новость, от которой она не смогла сдержаться и расплакалась прям в кабинете начальства, – ее увольняют. Не дают даже отработать, как положено, две недели, а если она будет сопротивляться, грозили уволить по статье. Был бы человек, как говорится, а статья найдется.
И вот сейчас, за десять дней до Нового года, она вспомнила все беды, что нанесла ей жизнь, все свои несчастья. Ей сорок лет, она не замужем и никогда, скорее всего, уже не будет, у нее нет детей, и это самое большое ее личное горе. Еще она до сих пор живет с родителями, ну, это, скорее, из-за того, что Маня до жути боится спать одна в квартире, но все-таки факт. Апогеем же ее невезучести стало увольнение с работы, просто потому что кризис, просто потому что ее не жалко, а то, что она отдала этой фирме свои лучшие девятнадцать лет, никого уже не волновало.
– Маш, не плачь, – к столу, за которым Мария обливала слезами свое невезение, подошла ее коллега Лариса, они последние два года делили один кабинет и, как казалось самой Марии, даже немного дружили. Лариса, худая, с заостренными чертами лица, узкими губами, маленькими глазами и длинным острым носом, выглядела несколько отталкивающе. Она была моложе Мани на пять лет, но в свои тридцать пять имела двоих детей, мужа и совершенно не имела принципов.
– Ну, представь, если бы уволили меня? – продолжала утешать Лариса. – У меня двое детей, и муж – козел, который работает за десять тысяч и шевелиться больше не хочет, и свекровь больная, которую я как факел тащу индивидуально. А ты одна, никто на шее не сидит, живешь с родителями, тебе легче, найдешь работу даже лучше, чем этот клоповник.
Утешение, конечно, было так себе, «То ли Лариса-крыса не умеет утешать, то ли намеренно колет её по больному», – подумала про себя Маша. Склоняясь к последнему, она решила, что хватит радовать коллег своим горем, пора успокаиваться, необходимо срочно вспомнить, что ты леди. Маня встала, достала большой пакет для мусора и начала скидывать туда свои вещи, за девятнадцать лет работы в одном кабинете их накопилось очень много.
– Да, одним пакетом не обойтись, – это Маша сказала больше себе, чем Лариске, которая моментально потеряла к ней интерес, будто и не собирались они еще полчаса назад вместе идти обедать, и достала второй. Врагам оставлять ничего не хотелось, поэтому в пакет летело всё – стикеры, дыроколы, даже лейки для цветов, все это она покупала сама и поэтому имела стопроцентное право.
Мария Ивановна, а для близких Маня, для родителей же Манюня, была средняя. Ну, вся такая никакая. Если вы спросите у ее коллег и знакомых, как выглядит Мария Денисова, они скажут: «Ну», – потом будет минутная пауза и окончательный вывод: «Никак». Среднего роста, среднего телосложения, русые волосы подстрижены под каре, даже глаза подвели – они были никакие, то ли карие, но очень светлые, то ли зеленые, но темные, в общем, болото болотом. Так было всегда, даже начальство, которое менялось два раза в год, очень долго не могло запомнить среднестатистического работника с таким банальным сочетанием имени и отчества.
