Двадцать пятого мая около полудня в сарайчике брата Кадфаэля шел разговор о важных государственных делах, венценосных особах и превратностях судьбы, подстерегающих непримиримых соперников, столкнувшихся в борьбе за трон.
– Как бы то ни было, эта леди пока еще не коронована! – заявил Хью Берингар с таким решительным видом, будто знал способ помешать коронации.
– Она и в Лондон-то еще не вступила, – поддакнул ему Кадфаэль, осторожно помешивая булькавший в горшочке над жаровней настой, чтобы тот, неровен час, не перекипел через край да не залил уголья. – Для коронования ей надобно попасть в Вестминстер, а лондонцы, похоже, не больно-то спешат впускать ее в город.
– Всяк норовит погреться на солнышке, – уныло заметил Хью, – но боюсь, старина, что мое дело оставаться в тени. Стоит Генри Блуа изменить свою позицию, и все подряд следуют за ним, словно он и впрямь светило.
– Ну уж не все, – с улыбкой возразил Кадфаэль, помешивая отвар. – Ты ведь не таков, да и другие, поди, найдутся. Или, думаешь, что ты единственный?
– Боже упаси, – промолвил Хью и неожиданно рассмеялся. Уныния как не бывало.
Он отошел от двери сарайчика, за которой виднелся залитый мягким солнечным светом садик с кустами, грядками и клумбами, источавшими терпкие, пьянящие ароматы, и снова уселся на стоявшую у бревенчатой стены лавку, вытянув обутые в сапоги ноги. Худощавый, невысокого роста, Хью на первый взгляд казался хрупким: это обманчивое впечатление дорого обошлось многим его противникам. Легкий ветерок раскачивал кусты, и падавшие в открытую дверь солнечные лучи, отражаясь от одной из больших стеклянных бутылей Кадфаэля, высвечивали, коротко стриженные черные волосы и загорелое, гладко выбритое лицо с подвижным ртом и густыми черными бровями, то и дело высоко поднимавшимися в скептической усмешке. Лицо подвижное, но в то же время непроницаемое. Непроницаемое почти для всех, однако, не для брата Кадфаэля: тот умел читать по нему, пожалуй, даже лучше, чем Элин, жена Берингара. Кадфаэлю шел шестьдесят второй год, а Хью не исполнилось и тридцати, но они были друзьями и, встречаясь в маленьком садике среди благоуханных трав, беседовали непринужденно, точно ровесники.
– Да, – задумчиво промолвил Хью, скрупулезно взвесив обстоятельства и, по всей видимости, решив, что не все так уж безнадежно. – Не все мечутся из стороны в сторону. Некоторые верны своему долгу, и, в конце концов, в наших руках остались обширные земли, к тому же они так удачно расположены, что мы, наверное, сумеем сберечь их для короля. Королева со своей армией удерживает Кент, и, пока она угрожает Лондону с юга, Роберт Глостерский не рискнет напасть на нас, подставив ей спину. А поскольку от угрозы со стороны графа Честерского наш тыл оберегает Гуинедд, мы можем сохранять наше графство для короля Стефана и выжидать. Вдруг ему снова улыбнется удача. Императрица пока еще не королева Англии.
«Так-то оно так, – подумал Кадфаэль, продолжая помешивать отвар, предназначенный для лечения хворых телят брата Альвина, – но не исключено, что очень скоро она ею станет».
Уже три года страна раскололась на два враждующих стана. Соперничая из-за короны, Стефан и Матильда ведут междуусобную войну, и Англия устала от грабежей, убийств и произвола. Торговцы и ремесленники в городах, свободные арендаторы и подневольные вилланы в деревнях были бы рады любому монарху, лишь бы тот установил наконец мир и порядок, чтобы можно было жить спокойно и мирным трудом добывать себе пропитание. Однако, если для большинства англичан не было особой разницы, кто займет трон, для Хью Берингара дело обстояло иначе. Он присягнул королю Стефану, назначившему его шерифом графства Шропшир, и теперь старался сберечь это графство для своего государя. Государь же томился в плену в Бристольском замке, куда угодил после проигранного сражения при Линкольне. Один-единственный февральский день нынешнего года резко изменил положение претендентов на корону. Весы фортуны качнулись, вознеся Матильду, тогда как Стефан – коронованный и помазанный государь – оказался в темнице и содержался за семью замками под крепким караулом. В сложившихся обстоятельствах Генри Блуа, епископ Винчестерский, брат короля, папский легат и самый влиятельный вельможа в стране, до сих пор поддерживавший Стефана, оказался перед непростым выбором. Ему предстояло решить, что лучше – благородно заявить о своей верности побежденному брату, рискуя тем самым навлечь на себя гнев победительницы, либо же, держа нос по ветру, приспособиться к изменившейся ситуации и перейти на сторону императрицы. Не сразу, разумеется, и под благовидным предлогом, отыскав сначала оправдание своему отступничеству.
«Однако же, – подумал Кадфаэль, всегда стремившийся судить по справедливости, – возможно, дело не в корысти, возможно, Генри искренне печется о благе страны и, коли так, вправе поддержать того из претендентов, кто способен навести порядок».
– Что меня беспокоит, – с тревогой в голосе промолвил Хью, – так это отсутствие достоверных вестей. Слухов полным-полно, и один другому перечит – разве можно на них положиться? Знаешь, я буду очень рад, когда аббат Радульфус вернется наконец в Шрусбери.
– Не только ты, но и все братья нашей обители, – горячо поддержал друга Кадфаэль, – кроме разве что брата Жерома. Тот доволен, когда во главе аббатства остается приор Роберт, рад-радехонек тому, что отца аббата вызвали в Вестминстер, и ходит нынче задравши нос. Но большинству братьев приорское правление нравится куда меньше, чем Жерому, – уж ты мне поверь.
– Как давно аббат в отлучке? – вслух размышлял Хью. – Пожалуй, недель семь будет, а то и восемь. Легат созвал к себе чуть ли не всех прелатов Англии – оно и понятно: такой внушительный двор позволяет ему чувствовать себя увереннее в переговорах с императрицей. Генри не из тех, кто склоняет голову даже перед венценосцами, но чтобы говорить с Матильдой на равных, он должен иметь за спиной достойную высокого сана свиту.
– Однако кое-кому из церковных иерархов он позволил вернуться к своей пастве, а это скорее всего говорит о том, что он сумел договориться с Матильдой. А может статься, ошибочно полагает, что сумел. Так или иначе, отец аббат прислал нам весточку из Ридинга. Через неделю он должен быть здесь. От него-то ты и услышишь самые правдивые вести.
Епископ Генри приложил все силы к тому, чтобы сохранить в своих руках контроль над ходом событий. В начале апреля он вызвал к себе всех епископов и увенчанных митрой аббатов и объявил это собрание церковных сановников легатским советом, что дало ему право верховенства в обход архиепископа Кентерберийского Теобальда, которому принадлежало формальное первенство во всех вопросах, касающихся внутренних дел английской церкви. Впрочем, как полагал Кадфаэль, Теобальд и не возражал против того, чтобы его оттеснили на второй план. В сложившихся обстоятельствах человек тихий и робкий мог только порадоваться возможности оставаться в тени, предоставив легату опасную честь пребывать на самом солнцепеке.
