«Розовое, розовое, это тоже розовое… Фуксия» – неожиданно всплыло незнакомое слово. Генри мог услышать его только от тетушки и возможно оно было как-то связано с розовым цветом, потому что розовый цвет был повсюду.
Пыльно розовый, бледно, светло, нежно розовый.
Никакой фуксии конечно! Это было бы слишком смело, даже вульгарно.
Граф Генри Чертон восседал на низком, продавленном диванчике посередине гостиной, ровно напротив трех таких же пыльных как все вокруг, леди. Он чувствовал себя и на самом деле был, удивительно неуместен в их обществе. Как неудачная картина в точно выверенном интерьере. Эта неуместность проявлялась во всем, начиная от габаритов графа, который был значительно выше любой самой высокой мебели в этой комнате и заканчивая причиной по которой он оказался в такой компании.
Спасаясь от отчаянной зевоты, граф снова и снова смотрел по сторонам. Большая часть предметов, вокруг были примерно такой же расцветки и материала, как и его диванчик.
Просторная прямоугольная комната с эркером была плотно заставлена мебелью. Диван, диванчик, козетка, несколько кресел с высокими спинками, несколько маленьких кресел, подставки под ноги к каждому из упомянутых кресел и это не считая стола, столов и столиков для подносов. Казалось хозяева уяснили для себя наличие незыблемого комплекта: кресло, подставка, столик и использовали принцип этого набора во всем. Мягкая мебель была обтянута прочной тканью всех оттенков розового с крупными цветами, отчего граф казался себе заключенным в гигантском розарии.
В камине жарко горел огонь, в чье ненасытное жерло специальный человек нещадно подбрасывал поленья. Учитывая, что на дворе стоял необычайно теплый май, все это грозило собравшимся коллективным обмороком.
Но графу нельзя было падать в обморок. Как нельзя было уходить, засыпать и даже предаваться мечтам обо всем этом. Ему должно было поддерживать беседу, если и не самую искрометную, то по крайней мере более живую, чем теперь. Поэтому он поинтересовался состоянием здоровья присутствующих, избавив себя таким образом от необходимости говорить еще на четверть часа.
Леди, или «три грации», как окрестил их граф, встрепенулись и живописали ему свои опорно-двигательные затруднения в красках.
Изредка кивая на словах «суставы», «ревматизм» и прочее, граф размышлял о том, как оказался в таком тоскливом положении.
Четыре года назад, вследствие недоразумения, раздутого затем до скандала года, молодой человек оказался фактически изгнан из лондонского общества.
Конечно это преувеличение, слово «изгнан» не может быть в полной мере применено к графу. Его продолжали принимать во всех сколько-нибудь приличных домах. По-прежнему приходили приглашения на балы и прогулки, но каждое его появление сопровождалось неодобрительным шепотом. Взгляды сплетников задерживались дольше обычного, а хихиканье молодых особ особо раздражало.
Воспользовавшись ситуацией в полной мере, граф поспешил подвергнуть себя полной и безапелляционной обструкции. Попросту говоря, сбежал в деревню. Таковым его намерение было и раньше, учитывая, что семейные дела требовали присутствия в поместье, но теперь он покинул Лондон с легким сердцем. Оболганный, обиженный и тем вполне довольный. Возможность спокойно разобраться с ремонтом, арендаторами, капиталовложениями и родственниками приумножила состояние семьи в несколько раз, снова доказывая, что чье-то место в светской гостиной за праздными разговорами, а графу гораздо больше подходила непритязательная сельская жизнь.
Так продолжалось три года пока в поместье не зачастили родственники. Сначала граф был даже рад. Визиты вносили приятное разнообразие в его устоявшееся расписание. Он все же не чурался милых бесед и забавных историй из жизни света.
Визиты проходили по определенному сценарию. Всегда приезжали двое, его дорогая тетушка Филис и кузина. Каждый раз новая прелестная кузина. Так продолжалось несколько месяцев подряд, пока граф, после получения очередного извещения о приезде родственников не подсчитал, тщательно сверяясь с генеалогическим древом, сколько физически у него может быть кузин. Оказалось, чуть меньше, чем он уже имел удовольствие узнать. Тогда и состоялся важный разговор с тетушкой.
– Дорогая моя Филис, что происходит? Откуда ты вообще берешь этих женщин?
– Из пансионата Святого Ансельма, дорогой племянник. – Нимало не смутившись, ответила тетя. – Я рада, что моя шалость раскрыта. В Святом Ансельме тоже, знаешь ли, ограниченное количество девиц. Начни я их возить по второму кругу могли бы возникнуть недоразумения.
Граф усмехнулся. Не в его правилах было сердиться на тетку, чья взбалмошность порой доводила отца графа, ее брата, до исступления.
– И чем же я заслужил честь принять у себя весь достопочтенный пансионат?
– Я просто хотела напомнить тебе о долге, дорогой. – Филис тут же увидела, как сказанное слово мрачной тенью легло на племянника. – Постой, я знаю, что ты сделал для семьи за последние годы, поверь мне, людей благодарнее нас ты не найдешь. Но ты граф, дорогой и у тебя действительно есть кузины, которым пора выходить в свет, Сельма и Катарина.
Граф нахмурился. Ну да, Сельма и Катарина. Две милые, смешливые девчонки пятнадцати и четырнадцати лет.
Были 4 года назад.
– Да-да, племянник, я вижу, ты вспомнил. – Тетка усмехнулась. – Сельме уже девятнадцать. Она пропустила сезон в прошлом году потому что подхватила простуду, но мне помнится ее мать почти заставляла девочку купаться в прохладном пруду только бы не ехать в Лондон. Нужно с этим покончить, дорогой и как можно быстрее.
– Я понял. – Граф прищурился. – Понял… Что ж, теперь апрель, пусть девочки берегут здоровье и шьют наряды, что б я их в одном и том же платье ни разу не видел. – Он улыбнулся тете. – Значит будет сезон.
Филис кашлянула.
– Все не так просто, дорогой. Не так это просто.
– Что? – Граф рассеянно пожал плечами, начиная утрачивать интерес к теме.
– Ты сбежал. Прости, добровольно покинул Лондон 4 года назад. За это время глупая история обросла невозможными подробностями, которые теперь включают в себя или дуэль, или соблазнение, иногда побег в Новый Свет. Я слышала разные варианты.
Граф побледнел.
– Тетя, меня толкнули, и я со всего размаху влетел в декольте Терезы Спенсер, поставив ей огромный синяк под глазом и шишку на лбу. Как из этого могло вырасти то, о чем ты говоришь?
– Чудеса светской жизни. – Филис равнодушно пожала плечами. – Мило, что ты удивлен. Конечно, общество ты покинул по собственной воле. Поэтому путь к твоему возвращению быть может и будет короток, но тернист, а местами унизителен.
– Что? – Уныло поинтересовался Генри.
