ВОРОНКА
Поле. Опустевшие колосья рвал истерический поток ветра. Травы меланхолически клали лица на ладони. Кроны сосен, обозначавших края открытого пространства, искажались под воздушным усилием, и плавно раскрывающийся цветок возникал из взрыва хвойных игл – трепещущих, смешивающихся, сомневающихся, смятённых, сбитых с толку. Это движение несло в себе характер хтонического, исконного: лицо Зелёного Человека всполохами проявлялось в нём.
Хренус вгляделся в противоположный конец поля. Там раскачивающимися кустарниками себя выдавало пугливое движение. Это были несколько котов – сквозь листья мелькали их шкуры, перетрясаемые характерной моторикой. Хренус безучастным взглядом мутных глаз наблюдал за их копошением. Так продолжалось много минут, пока, наконец, коты не потеряли интерес к своему занятию и исчезли.
Вдали слышались удары обо что-то металлическое, искусственно заниженные окружающим гулом.
Прямо перед Хренусом, с сухой наглостью возвышался уже почти потерявший цвет люпин. Белый цвет его мешочков превращался в обёрточную бумагу, постепенно обесценивая и их содержимое. Волчья сущность цветка делала зловещим содержимое этих кошелей: там дремали зёрна будущих бурь и трагедий, которых выцветание делало обыденными, рутинными. И цветок сам знал об этом, отсюда и возникал его надменно-увядающий вид. Казалось, внимательный наблюдатель сможет взглядом проникнуть за занавесь, увидеть символическое послание, и, разгадав его, прозреть будущее. Но люпины никогда не раскрывали своих тайн прямо, а их намёк был слишком пространен, чтобы иметь жизнеспособную трактовку.
Хренуса резко мотнуло в сторону с такой силой, что он упал. Изнуряющий голод последнего времени разрушительно сказался на его силах. Пёс неловко встал, фыркнул, отряхнулся, харкнул жёлтой слюной.
Ему пора было возвращаться. Неловко переставляя отяжелевшие лапы, он поплёлся к лесу, прочь с поля. Жёсткие травы проходились по его бокам, праздно ощупывая рельеф его кривых, много раз сломанных и сросшихся рёбер, просившихся наружу из-под его серой шкуры, которую издалека можно было бы принять за вылинявший парус корабля, покинутого командой и много дней дрейфовавшего по холодным морям. Шкура Серого Пса была его автобиографией, доступной для чтения любому наблюдателю; среди её страниц хранилось тусклое свечении прошедшего времени, созданное из состоявшихся и несостоявшихся событий, заметки о страданиях плоти – унылых и уродливых, размытые, произвольно дорисованные фотографии мест, обрывки драк и облав, промаркированные многочисленными шрамами. Глаза Хренуса непонятного цвета – смесь болотной грязи с коробочным картоном – были жёстко зафиксированы в орбитах глазниц, они оглядывали мир безучастно и холодно (Замёрзшая пыль на продуваемом переулке). Во всей его кубистской, гранёной фигуре городской тени виднелись черты охотничьей собаки: и его шпажный хвост, и висящие уши, и нос своими очертаниями и гладкостью отдававший капотом дорогого автомобиля; только в текущем исполнении они выглядели гротеском, где все отрицательные черты вынесены наружу и очерчены жесткими линиями.
На ушах Хренуса, которые в силу травматических событий напоминали истрёпанные тряпки, следовало бы остановится отдельно, ведь именно они обеспечивали Серому Псу единственный вид досуга, к которому он испытывал слабый, нитеобразный интерес. Это было Прослушивание. Серый Пёс питал пристрастие к долгому созерцательному времяпрепровождению, когда посредством слуха он пытался разгадать в слышимом им едином гобелене звуков того или другого места его истинную сущность, атмосферу; иногда эти звуки вызывали выцветшие портреты прошлого; Хренус видел их как бы через витрину, с перспективы случайного прохожего. Так он коротал время, когда оставался один во время вылазок.
Вот и сейчас он сосредоточился на Прослушивании и перед ним возникли:
– Старик под одиноким деревом посреди предгрозового поля
– Заколоченная комната, в которой звучит вкрадчивый шёпот
– Скорбные любовники на железнодорожной насыпи
– Ржавеющие останки брошенной сельскохозяйственной техники, стонущие в вечном плаче
– Туман, собирающийся в просеке, видимой на много километров вперёд
– Покинутые, вылинявшие деревянные дома
– Дрожащая в лужах вода
– Озимая потребность, сопревшая под ограниченной реальностью
Не успел Хренус даже подойти к опушке, как ближайшие кусты задрожали, и из них появился другой пёс – Шишкарь, ближайший сподвижник Хренуса. Они были одногодками и уже длительное время разделяли неудобоваримые ситуации. За лесом осталось много совместных акций, в ходе которых псы несколько сдружились. Сам Шишкарь имел длинную чёрную шерсть, которой он очень гордился. Издалека его, как и Хренсуа, можно было принять за породистого пса. Но в отличии от последнего у Шишкаря во взгляде и в движениях всегда присутствовала нервозность молодости, текучая живость, которая яснее всего проявлялась в голубом цвете его глаз – будто бы индикаторов, показывавших уровень жидкости в приборе.
Шишкарь гнусаво гавкнул в знак приветствия.
–«Ничего там нет. Голяк. Ты что видел?»– сухо дал статус Хренус.
–«Ммм, ты знаешь, там, ближе к опушке, есть помойка, вроде хорошая. Можно там поискать чего»– Шишкарь полузаискивающе – полуиронично усмехнулся.
–«Ты что-то там увидел?»
–«Нет, ничего конкретного, но видно, что недавно туда выбрасывали пакеты, пухлые такие.»-
Хренус прикрыл глаза. На его веках была вытатуирована усталость. В городе помойки были верным способом для бродячих псов обеспечить себе питание. Здесь же всё время приходилось тянуть случайные карты, брать на себя шанс.
–«Так, что поёдем? А на поле там ничего нет? Точно?»– слова Шишкаря пролетали как пули, выпущенные вслепую.
Хренус боролся с буровым ощущением голода, усиленным неуверенностью в дальнейшем. Шишкарь же стал молча ждать, глядя на товарища исподлобья; за годы совместной деятельности он научился подбирать правильные моменты для выпадов и пауз.
Наконец, мотнувшись как пьяный, Хренус открыл глаза и посмотрел на Шишкаря. Осязаемая нужда затряслась рухлядью в воздухе. Серый Пёс облизнул губы:
–«Да, надо идти.»-
Шишкарь кивнул и двинулся в глубину леса. Хренус последовал за ним, наполовину по вектору следов Чёрного Пса, наполовину по виадуку полусонного – полутрансового состояния измождённого рассудка.
–«Да, Хренус! Забей! Вспомни, как на заднем дворе продуктового мы со стаей Желтка сошлись! Крови столько, кишки выпущены, тётки кричат, зовут мясника, у него тесак ещё такой здоровый был, помнишь, как ты этому доходяге лапой поперёк морды, его аж перекосило, потом гавкать вообще не мог!»-
