«К ЧИТАТЕЛЮ ОТ СОЧИНИТЕЛЯ»
«Кто бы ты ни был, мой читатель, на каком бы месте ни стоял, в каком бы звании ни находился, почтён ли ты высшим чином или человек простого сословия, но если тебя вразумил Бог грамоте и попалась уже тебе в руки моя книга, я прошу тебя помочь мне». Н. Гоголь.
Присоединюсь к словам Николая Васильевича и прошу вас помочь мне. Данное издание будет выпущено в ограниченном количестве и, если оно оказалось у вас, то имейте в виду, что на нашей планете есть ещё горстка человек, имеющих доступ к этому тексту. Можно назвать это издание, с вашего позволения, лимитированным.
Казалось бы, как вы, читатель, живущий от Омска до Ярославля, от Оттавы до Назарета, сможете мне помочь. А помощь ваша может заключаться в двух простых действиях.
Первое – это высказать автору любым удобным для вас способом все замечания и придирки, а также ваши пожелания и мысли, связанные с изученным произведением. В связи с чем прошу вас, если во время прочтения вас будут цеплять разные выражения, или же после, вас будут настигать определённые мысли, то, по вашему желанию, напишите мне и расскажите обо всём, что посчитаете нужным.
Второе – более затруднительное. Имея на руках данную материальную книгу, расскажите о ней вашим друзьям и коллегам, товарищам и даже врагам. Расскажите об авторе, то есть обо мне, пару предложений, ведь вы, мой читатель, знаете меня намного лучше, чем обыкновенный покупатель в магазине. И если вам удастся заинтересовать вашего собеседника, то без капли жалости отдавайте ему это произведение, ведь таким образом вы окажете мне добрую услугу.
Выполнив хотя бы одно из этих действий, вы внесёте свой вклад в этот текст и в будущие моих произведения. А если вы, мой читатель, получили эту книгу от другого человека, то продолжайте эту технологию и становитесь в ряды тех, кто близко соприкасается с литературой.
« — Во всех этих вещах есть большая доля авторского домысла, фантазии, а иначе не было бы никакой ценности. Видел своими глазами, взял да зарифмовал, понимаете, никакого достоинства в этом, в общем, нет. <…> Пишу я о войне так много не потому, что это – песни ретроспекции; вы знаете, нечего вспоминать, потому что я это не прошёл. Мы все воспитаны на военном материале, у меня военная семья, есть погибшие, как, в прочем, и у каждого человека у нас. <…> И это будет помниться всегда, и пока ещё есть люди, которые занимаются писанием и могут сочинять, конечно, они будут писать о войне. Но я пишу о войне песни, конечно, не ретроспекции, а ассоциации; если вы в них вслушаетесь, то увидите, что их можно сегодня петь. Что люди из тех времён, ситуация из тех времён, а, в общем, — идея и проблема наша нынешняя. А я обращаюсь в те времена просто потому, что интересно брать людей, которые находятся в самой крайней ситуации, которые находятся в момент риска, в следующую секунду могут заглянуть в лицо смерти, я таких людей в таких ситуациях нахожу чаще в тех временах. Вот поэтому я пишу много о войне».
Владимир Высоцкий.
«Данные рассказы – это лишь очерк минувшей эпохи. Они созданы мной из увиденного, услышанного и прочитанного, из всего того: что я ещё с ранних лет узнавал о войне, что впоследствии было реализовано и собранно в данном сборнике. Эти рассказы подобны обрывкам памяти пациента с деменцией. Они, так же, как и редкие воспоминания пациента, передают состояния людей тех лет. Но от воспоминаний они отличаются тем, что всего того, о чём я пишу, я не проживал, и это лишь мой большой домысел. Без претензии на что-либо, но и без утверждения об откровенной фантазии».
Владимир Шалев.
Было то утро, когда не надо ни куда идти. Июнь подходил к концу. В окно светили нежные лучи, небо было голубым. Леанор, как и всегда, скорее всего, была на работе. Находясь в своей постели, я ощущал покой и радость. Всё-таки как прекрасно просто лежать! Всё предвещало, что день я проведу созерцая и ничего не делая. И от этого переживания на моем лице появлялась легкая улыбка. За окном просигналила машина, и это ещё больше подстегнуло мои ощущения. Ведь жизнь, слышимая и видимая за белёсыми шторами, за маленьким балкончиком второго этажа, за прочной кирпичной кладкой стены, пела, подобно соловью, и переливалась, как хвост павлина. Все люди куда-то бежали, торопились, с периодичной регулярностью проезжали брюзжащие машины, мужские баритоны и женские сопрано сновали со всех сторон. Картина меня лежащего никак не сочеталась с происходящим на улице. И я этим наслаждался.
Кровать, придвинутая к стене, рядом тумба, на тумбе лампа, под лампой скатерть. Это – в принципе все, что составляло мою спальню. Белой кружевной скатерти исполнялось семьдесят два года, ровно столько, сколько вскоре исполнится моей бабке Гордане, живущей в противоположном конце города.
Её отец, Фридерих Михаило, подарил эту скатерть матери Горданы в день её родов. А уже позже, долгими обходными путями, в один из праздников эта скатерть попала ко мне.
Но не ценный подарок привлёк моё внимание. Я забыл упомянуть, что перед лампой стояли часы. И время, указанное на них, исключало меня из сладкой неги. Стрелки, указывающие на одиннадцать часов ноль две минуты, как выстрел из браунинга, открыли в моей голове занавеску с воспоминанием. Ещё вчера я лично заручился с Эрни, что схожу с ним выпить чашечку кофе. Эрнст был моим хорошим товарищем, работавшим врачом в одном из госпиталей. Помниться, как в первую встречу я, очутившийся в палате по какой-то незначительной причине, приговорил с Эрни бутылку вермута. Важно упомянуть, что в тот удивительный день Эрни тоже был пациентом. С этого и началась наша дружба. Но, вследствие последнего времени, нам не доводилось видеться долго, и вот, буквально вчера, мы пересеклись у соседнего дома. Только завязался диалог и в уме начало крутиться множество тем для обсуждения, как в парикмахерской напротив завопила кукушка настенных часов. Вспомнив о работе, я простился с ним, но договорился встретиться сегодня в кафе «Деликатесы Морица Шиллера». Время встречи было запланировано на половину двенадцатого, поэтому я с трудом начал выбираться из-под тёплого одеяла.
Так как ни Эрни, ни Морец Шиллер, ни его деликатесы не обладали терпением, уже спустя десять минут я был на улице.
Время позволяло дойти до места встречи не спеша – я жил поблизости. Сараевское лето, да ещё и вместе с ясным утром, создавало прекрасный эффект. Дышалось свежо, но уже не по-утреннему. Утро заканчивалось, и город переходил в фазу дня. Небольшие трёх-четырёх этажные домики с жухлой красной черепицей были выстроены в ряд. Окна у них были отворены, и из них лились звуки. Прохожие сновали по дорожному полотну, проезжали экипажи и автомобили. Люди дышали, кони фыркали, машины пыхтели. Сараево жил своей жизнью.
