Пожарным России всех времён посвящается…
16 апреля 1879 года
С запада на город Оренбург клубами надвигалась большая чёрная туча. Она вырастала из-за горизонта, стремительно увеличиваясь в размерах. На фоне потемневшего неба луковки церквей, пики минаретов и треугольники домовых крыш проступали очень отчётливо. Всё сделалось чёрно-белым, будто городской фотограф господин Фишер сделал свой очередной снимок. Немногочисленные горожане, оказавшиеся на улицах в этот день в одиннадцать часов по полудню, замерли с нехорошим предчувствием на этом фото. Уличный юродивый Яшка, истово крестясь и тыча корявым пальцем в тучу, что-то быстро и безостановочно бормотал о конце света. Казалось, что вечерний закат сам наступал на едва различимое неподвижное солнце, находившееся почти в зените. Повсюду начали лаять собаки, и к тому же, совершенно неожиданно, добавив ужаса всем без исключения, закукарекал чей-то петух. В воцарившемся хаосе – уже неясно было ли это в мыслях или звучало на самом деле – носился шёпот: «Господи, спаси и сохрани!»… Прошло, наверное, ещё несколько бесконечных минут, прежде чем всем стало ясно, что город не опускается в преисподнюю – на него наползает дым разгорающегося пожара.
Звон колокола привёл город в чувство. Звонили не с колокольни, а с пожарной каланчи, что была поблизости. Караульный в пожарной робе, каске и рукавицах дёргал верёвку так, что казалось, вот-вот, вырвет колоколу язык, громкий и надрывный. Огня отсюда ещё не было видно. Фотография вдруг задвигалась, все побежали в разные стороны к своим домам, прочь от дыма, запаха гари и уже летящих по небу обломков, кусков дерева и ещё чего-то. Ворота здания пожарной команды распахнулись, и оттуда вылетела тройка гнедых, запряженных в пожарный обоз. Следом, натягивая на ходу робы и рукавицы, бежали пожарные, с разбегу запрыгивая на деревянную телегу – линейку. Возница, нетерпеливо оглянувшись, всё же попридержал рысаков, дожидаясь отставших. Следом из конюшни выскочил верховой сигнальщик и поспешил во главу обоза, последним выехал бочечный ход с огромной красной деревянной бадьёй и пожарной помпой. Бойцы команды были явно в хорошем расположении духа, будто собрались вовсе не на пожар, а на яркое зрелище, в котором все главные роли в представлении отводились только им. Усатые молодцы, засидевшись без дела, должны были на глазах у достопочтеннейшей публики, наконец, показать свою удаль и смелость. Спустя минуту вся эта процессия с лестницами, баграми, лопатами, топорами и ещё бог знает чем бесстрашно понеслась туда, откуда наступал дым.
Горели торговые базарные ряды, что начинались прямо от гарнизонных солдатских бань. Где именно загорелось, понять было невозможно. На месте торговцы бегали с вёдрами, пытаясь залить уже набравшее силу пламя, кто-то тащил из огня мешки и лотки с уцелевшим товаром. Бояться было чего: совсем рядом хранились бочки с дёгтем, куда пожар сумел добраться, с размаху перепрыгнув через кадушки с водой. Пожарные уже мчались вдоль горящих рядов, крутя головами, махая кому-то руками, что-то говоря друг другу. Впрочем, разобрать хоть что-нибудь в этой огненной круговерти было нельзя. Пожар тем временем, не замечая пожарный обоз, словно не предвидя своей скорой гибели, продолжал ползти к новым лавкам, с треском обрушивая навесы и подпоры.
Сейчас же пожарные принялись раскатывать по земле прочные пеньковые рукава, расталкивая пинками лавочников. В начале улицы появился на вороном рысаке брандмейстер в чёрном плаще и начищенной медной каске. Он ехал не спеша, не обращая никакого внимания ни на рушащиеся в сажени от его головы крыши, ни на языки пламени, то и дело дотягивающиеся до него, чтобы выбить из седла полководца и обратить сражение в свою пользу. Обученный рысак столь же невозмутимо нёс своего хозяина в самое логово пожара. Брандмейстер, остановившись посередине, начал отдавать команды….
16 апреля 1859 года
Ровно за двадцать лет до этого самого происшествия в погожий апрельский день в Оренбурге было всё спокойно. По Николаевской шагал молодой человек лет двадцати от роду в свежем сюртуке и почти новых сапогах, радуясь жизни этой наступившей весной. Молодого человека звали Николаем Мартыновым. Родившись в Оренбурге в семье пожарного унтер-офицера, Николай, благодаря стараниям зажиточного двоюродного дяди, не имеющего к нашему повествованию ровным счётом никакого отношения, получил вполне сносное образование. И хотя полученные знания время от времени заставляли молодого человека погружаться в размышления об устройстве и смысле жизни, а также о собственном предназначении на земле, всё же глядел он на эту жизнь с оптимизмом. Тем более, что в этот хороший день грустные мысли если и посетили Николая, то улетучились ещё с рассветом. Накануне, в три часа пополуночи, у себя в доме он потушил на маленьком столике свечу, оставив лежать рядом небольшую стопку листов, перевязанных крест-накрест бечёвкой. Это был первый его рассказ или же совсем небольшая повесть – автор заранее решил, что кому как будет удобнее – содержание которого было пока неведомо никому. Нет-нет, уважаемый читатель, это были не крамольные мысли о существующих порядках, которые вполне могли закрасться в голову автора всё из тех же прочитанных книг.
Из всех воспоминаний детства самым сильным для Николая остался запах. Запах был режущий до слёз, заползающий через ноздри в самую его голову. Когда он вдруг возникал, маленький Коля точно знал, что отец вернулся домой с пожара.
– Как ты, Николка? Эк, похож на деда, – склонялось в полутьме над кроватью что-то неведомо большое, со вкусом, не похожим ни на мамкино молоко, ни на кисловатые щи, дымящиеся на печи. – Расти, расти! В пожарные тебя определим, придёт срок.
