1.
Зима стояла морозная, да снежная. Избы трещали брёвнами, дорога скрипела под валенком, и радуга поднималась вокруг солнца, знаменуя продолжение холодов.
– Говорю я тебе, дуре, не вноси разлад в семью! – отчитывал отец Георгий Настасью на исповеди. – Бог терпел, и нам велел.
– Так ведь он гуляет от меня! – не унималась Настасья. – Как прощать-то? Ладно бы тихо гулял, я бы ещё подумала. Вся деревня знает. Вся деревня, отец Георгий!
Священник нахмурил брови. Минутку помолчал, а потом продолжил своё нравоученье.
– Ты для виду с ним поругайся, помолчи недельку, чтоб от людей не стыдно. А там непременно прощай. Негоже мужа из семьи гнать. Кто самые преданные? – спросил священник Настасью. Женщина молчала и хлопала округлившимися глазами. Не дождавшись ответа, отец Георгий продолжал. – Правильно, грешники, что раскаялись. Иисус больше таких любил. Вспомни Марию Магдалену…
– Ладно, я всё поняла, святой отец.
– Что поняла? – спросил священник, не замечая на лице прихожанки следов раскаяния.
– Не буду насовсем выгонять. А сейчас пора мне, хозяйство управлять надо. – Настасья накинула на голову с плеч пуховый платок, священник перекрестил её, дал поцеловать крест, и пошёл исповедовать старушек, засидевшихся в тёмном углу храма.
Настасья вышла на улицу. Потоком ледяного воздуха, проникшего в дверную щель, покачнуло пламя свечей и обручи люстр. Одни только образа непоколебимо созерцали сквозь церковную утварь и немногочисленных посетителей что-то впереди себя.
2.
Пышная пена возвысилась над краями крынки. Настасья ловко перекинула подойник к другому сосуду.
– Мам, а где папка? – спросила кудрявая голова, возникшая над столом.
Настасья вздрогнула, молоко потекло по краям крынки.
– Сколько тебе можно повторять, не говори под руку!
– Ма, где папка? – не унималась голова уже на безопасном расстоянии, прикрывая ладонью краснеющее от затрещины место.
– Никуда не денется твой папка. К бабке ушёл, снег расчищать.
Тут же в кухне появились трое старших детей.
– Он и вчера расчищал!
– И два дня назад!
– Эх, вы, пострелята! Видали какая погода стоит? Вот, расчистит, и завтра вернётся, – дети недоверчиво посмотрели на мать, но без слова ушли в горницу. Настасья села к столу, закрыв лицо руками. Тусклая лампа кряхтела и смолила, разливая неровный свет.
– Мам, не надо. Он вернётся, – всхлипывал неизвестно как появившийся рядом младший сын. Он обнял мать и положил кудрявую голову ей на колени.
– Вернётся, вернётся. Конечно, вернётся, – повторяла женщина, не отнимая рук.
3.
К утру снег перестал. Настасья взяла лопату и вышла расчищать дорожки. Спать она в последнее время почти не спала. Работа отвлекала от тяжёлых мыслей, поэтому была в радость.
– Господи, что ты тут делаешь?! – воскликнула Настасья, раскидав снег до калитки и увидев сидящего в стогу супруга.
– Вот, думаю, как домой придти.
– Надумал?
– Нет.
– Нагулялся?
– Нагулялся.
Возникло тяжёлое молчание. Женщине хотелось столько всего сказать, столько всего она придумала за эту неделю, только сейчас слова путались и не шли в голову. Муж вылез из сена и подошёл к Настасье.
– Не приближайся! – угрожающе сказала она, и для убедительности стукнула лопатой по земле, – мужчина растеряно остановился.
– Прости меня.
И снова зазвенела морозная тишина. Было слышно петухов в том конце села и мычание коров. Медленно рассеивались утренние сумерки.
– Холодно. Иди в избу, и на глаза мне не попадайся.
Мужчина с нескрываемой радостью заковылял домой. Настасья, с минуту постояла, не оборачиваясь. Потом улыбнулась и, дочистив тропу до колодца, ушла на утреннюю дойку.
4.
– Вот как бы ты это всё назвал?! Это просто крах! Это просто ужас! Я с лета старался, вносил разлад, столько сил положил, а тут какой-то поп всё разрушил! – кричал и топал ногами зелёный от злости чёрт.
– Не расстраивайся, Анчутка! – утешал его чертёнок. – Не всё ещё потеряно. Они же ещё не помирились!
– Не помирились, но обязательно помирятся. Если она впустила его в дом, значит, шансов их разлучить, теперь нет. Сколько я этого мужика с этой вдовой сводил! Сколько выжидал, чтобы его баба в город уехала! Сколько я им нашёптывал и мороку наводил, чтобы их любовь расстроить! Эх…
– Лапы мёрзнут.
– Что?
– Лапы мёрзнут. Полезли под крышу. Надоело мне это всё. Что это, последние мужик и баба на Земле что ли? Ещё будет у тебя возможность кровь христианскую попортить.
– Не последние. Да, только с этим попом – я три года никого здесь разлучить не могу. Всё он в мои дела вмешивается. Надо от него избавиться.
– Это ты напрасно! Не было такого повеления.
– Хошь, как хошь, а я решение принял. Иди, грей свои лапы.
– И пойду!
Чертёнок пропал. Взрослый чёрт перевернулся через спину и, став чёрной кошкой, побежал в сторону церкви.
5.
– Кыся, кыся! Ух, какая мохномордая! – подозвал к себе отец Георгий заиндевевшую кошку. – Сил нет, как хороша!
– Мяу! – жалобно ответил чёрт.
– Что же ты мёрзнешь здесь? Жрать хочешь?
– Мяууу! – ещё жалобнее закричал чёрт.
– Ну, что с тобой делать, пойдём ко мне. В церкви-то всё равно ничего путного тебя покормить нет.
Священник закрыл церковь на замок. Надел рукавицы, и, взяв кошку на руки, пошёл в свою избу. Стояла она на пригорке с окраины деревни. Было видно оттуда и петлю реки, и заливные луга, и сосновый бор. Всё сейчас белое стояло, ото всего веяло зимой и холодом.
В доме после улицы тепло. Иконы окладами поблёскивают в сумерках, сверчок поёт, пахнет воском, да ладаном.
– Вот так, на тебе кыся, молока. Вы же животные без души, так и молока не грех выпить. А я сам скоромного. Рождество завтра!
Чёрт в шкуре кошки всё выпил, начал тереться священнику о валенки. Отец Георгий ест свою картошку без масла, радуется. Тут кошка прыг на шкаф за шторку. А за шторкой у отца Георгия самогон стоит. С лета с венчания остался. Трётся кошка о бутыль, мурлычет, а на самом деле не мяукает, а священника уговаривает: «Отдохни, выпей, устал ты батюшка! И закуска у тебя в сенях припрятана, и самогон вон какой замечательный! И не грех это вовсе, коли не увидит никто!»
И глаз у отца Георгия загорелся. Был он страсть как падок до самогона, но силы воли обычно хватало не запить. А тут устал, как собака. Холодно – согреться хочется. Поговорить по душам не с кем. И уговорил чертяга выпить рюмочку, да закусить припрятанной колбасой. Потом ещё одну, и ещё. Не заметил отец Георгий, как всю бутыль и осушил. Сидит в своей избе, похабные песни поёт, свечи во всём доме зажёг. Потом плакать принялся, Божьей милости просить: приход побогаче, да жену покрасивей. А как разглядел дно бутыли, надел тулупчик и пошёл в деревню. В церкви у него «крови Господней» – сколько хочешь. Три бутыли к празднику привезли.
