Мне 84 года и я не очень помню когда это было. Где-то в 30-х годах прошлого века. Семья моих дедушки и бабушки была очень большой: дедушка и бабушка, их родители, их дети и внуки.
Вот такая семья. В хозяйстве был жеребенок, который вырос в прекрасного жеребца по имени Мальчик, которому, по словам деда, цены не было.
Копали огород, возили бревна из леса для постройки бани, сарая, погреба. «Жизнь налаживается», – говорил дед, оглаживая свою седую бороду.
Но пришла беда. Из сельсовета пришли злые люди и забрали Мальчика в колхозный табун. В семье все плакали, жалко было расставаться с любимцем.
На следующий день бабушка отрезала ломоть хлеба, положила за пазуху и позвала меня с собой. Мне было не более трех лет. Она подхватила меня на руки и пошла полем к небольшому перелеску, туда, где пасся табун лошадей.
Увидев Мальчика, бабушка тихо его позвала. Мальчик поднял голову и также тихо, тихо направился в нашу сторону.
Он подошел к нам, наклонил голову и прижал ее к щеке бабушки. Она нежно оглаживала своего любимца. Потом она подняла меня и я тоже погладила Мальчика по белой отметине между глаз.
Бабушка поставила меня на землю, достала кусок хлеба и протянула его Мальчику.
Я всегда буду помнить тепло бабушкиных рук и шелковую нежность белой отметины Мальчика.
У меня было два брата 14 и 13 лет, мне в это время было 6. Значит, это 1937 год. Кат-то раз, бегая по двору, я забежала за сарай и увидела, что мои братья курят в компании соседских мальчишек.
«Ого-го, – подумала я, – Это же не хорошо, отравятся, заболеют и умрут!» И я побежала к маме, чтобы все рассказать.
Когда вечером пришел отец с работы и все узнал, то он очень сердился и ругался. Братьев поставили в угол.
– У меня теперь есть помощница, чтобы следить за вашим поведением, – сказала мама, – чтобы это больше не повторялось.
Дней через пять я прибежала днем домой. Взрослые работали. И что же я вижу – мой старший брат стоит на табуретке и курит в открытую форточку. Младший брат стоял у окна и следил, чтобы взрослые не вошли. Увидев меня, он подскочил ко мне, крепко схватил за руки и подтащил к окну. Старший брат молча сунул мне в рот дымящуюся сигарету.
– Вот так! Теперь ты наша сообщница! Только попробуй настучать матери или отцу!
Я по началу опешила от такого обращения, но подумав, решила никому ничего не рассказывать, я ведь теперь – сообщница.
Моих братьев унесла война, Саше было 18 лет, Мише – 20. Вот и нет у меня братьев, но я всегда буду их сообщницей.
Жизнь прожить – не поле перейти
Решила в свои 82 года поделиться воспоминаниями о том, как война прошлась по моей жизни. В детстве у меня была война и серьезная болезнь.
В 1941 году мне исполнилось 10 лет. Все лето мы жили у бабушки в деревне Федоровское. Помню как немецкие самолеты летели бомбить Москву, а когда они возвращались, то сбрасывали бомбы на наши дороги и в наши реки, куда придется, чтобы легче было удирать от наших истребителей. Около нашей деревни протекала река Протва. Вода в ней кипела от сброшенных в нее бомб. Нам было страшно. Жили мы в окопах, вырытых на задворках огородов. Вход в окоп занавешивали ватным мокрым одеялом на случай газовой атаки со стороны немцев.
К 1 сентября нас привезли в Москву, школы не работали. Немцы бомбили Москву по несколько раз за ночь. Мы жили на последнем этаже пятиэтажного дома. Бомбоубежище находилось в соседнем доме. По тревоге взрослые с узлами, дети с любимыми игрушками спускались с 5 этажа, бежали к соседнему дому, пока мы таким образом добирались – тревогу отменяли. Тяжелые затяжные бомбежки случались все чаще и чаще. Мы жили недалеко от заставы Ильича. Немцы стремились превратить этот район в руины. Из громкоговорителя раздавался голос Левитана: «Граждане, воздушная тревога!» Сердце замирало – опять они летят! Люди спускались со всех этажей, торопились, падали, толкали друг друга – стремились быстрее занять лавочки в убежище. Мест не хватало, садились на пол, кто мог – дремал. Люди работали целый день на заводах, фабриках, на улицах при возведении заграждений из железных шпал, чтобы танки и боевая артиллерия не прошли. В воздух запускали дирижабли, чтобы мешать пролетать вражеским самолетам над Москвой.
Мы жили на окраине. В убежище детям давали воду, взрослым – нет. Воды на всех не хватало. Все молча ждали слов Левитана об отмене тревоги.
Так продолжалось до октября 1941 года. Немцы подходили все ближе и ближе к столице. Из домоуправления нам приносили листовки с просьбой семьям с детьми быстрее уезжать – эвакуироваться. Но мама никак не могла решиться покинуть Москву.
К началу учебного года папа привез нас из деревни в Москву. Но школа не работала.
Однажды мне мама говорит: «Сходи доченька за хлебом». Я пошла, но вскоре вернулась. Мама, увидев мою пустую сумку, спрашивает:
– А где же хлеб?
– Мне не дали, сказали, что хлеб дают только выкваренным. А что это такое, я не поняла. А переспросить че-то побоялась.
– Не выкваренным, а эвакуированным, – поправила меня мама.
Скоро из домоуправления нам принесли справку. А потом посадили в какую-то машину. Нас было 12 человек. Так началась наша жизнь в эвакуации. Мы тоже стали выкваренными, то есть эвакуированными.
Уехали мы 16 октября. Пять семей поместили в грузовик и вывезли за город, а затем повезли в город Горький. Там нас разместили в какой-то конторе. Утром нас посадили на баржу с углем. Тащил баржу небольшой пароходик. Плыли мы сначала по Волге, потом по Каме до города Молотов. Есть было нечего, воды было очень мало. Как мы выжили, до сих пор не понимаю. Не мылись мы целый месяц, завелись вши.