Павел Макарцов против корпораций
Паша Макарцов – удалой частный предприниматель тридцати восьми лет. Чуб Пашин вился дерзко. Глаза блестели беспечностью и весельем. Был Паша владельцем продуктового ларька и в ус не дул. Судьба его катилась, как смазанные сани на Рождество: с гиканьем, песней, и самогон тек из тех саней рекой.
С утра являлся он в ларек составлять заказ на день. Вечером забирал выручку. Раз в неделю считали с продавцами недостачу, сводили дебет и кредит. Продавцы Паши часто оказывались людьми слабохарактерными и тырили по мелочи: сигареты, жвачку, пивко. Если расход оказывался больше прихода, Паша, смеясь, заставлял работать бесплатно – в счет долга. Люди соглашались, деваться некуда. За спиной веселого Паши стояли две мрачные тени – Борька Смирнов и Каха, «смотрящие» за ларьком.
Борька вышел из городской секции бокса со званием «кандидат в мастера спорта». На заре 90-х подался в «молодые». Так называли поросль рэкетиров, у многих из которых еще усы не начали расти. Став постарше, «легализовался». Предложил услуги Паше Макарцову и другим ларечникам: теперь его работой было защищать коммерсантов от своих недавних коллег – «молодых». Лицо у Борьки круглое-круглое, как солнце, а глаза – голубые-голубые, как небо. Посреди этого великолепия торчал вбитый в глубь черепа и много раз переломанный нос.
Борька стоял и всегда раскачивался взад-вперед – по-боксерски. Пальцы его – как розовые сосиски с рыжими волосками – перебирали четки. Четки были в почете. Они намекали на темное прошлое и богатый жизненный опыт владельца. Мало какой пацан не вертел их в руках в нашем городке. Вертеть четки начинали уже в младших классах школы и вертели иной раз до пенсии.
Говорить Борька не умел. Он мог сказать протяжно, красиво и звучно только одну фразу: «Ну что, ребятуууушки, смертушки захотели?» Слова как медовые кренделя вылетали изо рта его: пряники и завитушки, хоть подбирай и ешь. Но фраза эта была у румяного Борьки одна на все случаи. Поэтому говорил обычно Каха, его подельник-грузин.
Если случалось кому обидеть Пашин ларек (а такое случалось, и сам Паша нередко был в этом виноват, о чем ниже), Каха поднимал обидчика из-под земли. Худой, черноволосый, в кожанке, истрескавшейся по плечам, Каха был полнолунием, черным морем, тревогой далекой войны. В зрачки его невозможно смотреть. То были спичечные головки, а не зрачки. Поговаривали, что такими они стали из-за того, что Каха баловался с венами: маковой соломкой, «винтом», дешевым серым героином. Когда Каха говорил, обломки его зубов в расщелине рта заставляли вспоминать страшные вещи: как акула сожрала туриста на египетском курорте, как людей обгладывали заживо лесные звери.
Случилось однажды так, что ларек грабили пять раз на неделе. Ночами повадился ходить некий человек в маске. Через маленькое окошко тыкал стволом в продавца и уносил выручку. Невиданными науке способами Каха нашел его на седьмой день. Это было как в Библии, когда Бог, устав от забот, почил от всех дел своих. Только наоборот: Каха не думал отдыхать, труды его только начинались.
Когда сорвали маску с человека, оказалось, что это молодой парень, бывший ночной продавец. Паша Макарцов когда-то уволил его за некомпетентность. Трудно быть компетентным в ночную смену в продуктовом ларьке. Паша Макарцов знал это по себе. В иные ночи, устав от жены своей, он являлся в ларек работать в ночную смену сам. Черный «Сааб» парковался у входа. Павел Макарцов, частный предприниматель, возникал на пороге, звеня бутылками вермута «Чинзано». Ларек не имел права продавать крепкий алкоголь, а Паша – большой любитель до вермута. Поэтому вермут ему приходилось покупать в другом месте и брать с собой. Весть о том, что начальник ларька САМ сидит в ночную смену, разносилась далеко по окрестностям. Если работает Паша Макарцов, индивидуальный предприниматель, матерый и буйный человечище, – весело будет всем. К ларьку шеренгами шли из темноты алкаши и шлюхи. «Макар» – так любовно звали они хозяина ларька. Макар никому не отказывал: будучи уже изрядно поддатым, с вечной сигаретой в углу рта, он раздавал «в долг» пиво и сигареты. Кто, сколько и за что был должен, выветривалось из его памяти моментально. Зная это, Макар пытался записывать. По утрам дощатый пол ларька устилала гора бумажек с его вихляющим, сам черт ногу сломит, пьяным почерком – колонки неразборчивых цифр, каракули, много восклицательных знаков.
Играла музыка: группа «Мираж» или Михаил Круг. Курили мужчины. Сотрясались потными телами в танце пьяные женщины. Мордовская луна смотрела на все это и завидовала живым: густоте их крови, необузданности их желаний. Когда потом, после недельной ночной смены, приходила пора подбивать дебет и кредит, Павел мрачнел и становился угрюмым. Настроение портилось. Свою недостачу он старался всеми силами повесить на дневных продавцов. Теребил борсетку, ругался матом, выходил покурить.
Компетентных не было на этой работе. Лучше всего годятся для нее женщины – пожилые и верующие. Такие не воруют алкоголь – если только дома не ждет 30-летний неудачник-сын, детина в оттянутых трениках, растяпа и хроник. Они равнодушны к деньгам и сигаретам. Проблема Паши Макарцова была в том, что трудно найти пожилых верующих женщин для работы в ночном ларьке. Пожилые верующие женщины после молитвы рано отходят ко сну. Во сне они видят, как пьяная вакханалия у ларьков, подобных Пашиному, коптится на адском костре.
Поэтому приходилось брать тех, кого дают. Отщепенцев, завязавших (и не очень) наркоманов – один из них не стесняясь нюхал клей из пакета прямо во время ночных смен. Или просто людей лихих и отъявленных. Один из них и повадился грабить ларек после увольнения.
Паша Макарцов с удовольствием рассказывал, как Каха вычислил обидчика. Ночами продавцы убирали крупные купюры не в кассу, а в коробку из-под бубль-гума. Коробку ставили в дальний угол, под прикрытие ящиков с пивом. Так вот – человек в маске знал про эту коробку. Засовывая черный здоровенный пистолет в узкую прорезь окна, он непременно орал, чтобы доставали коробку.
– Коробку? – переспрашивал, дрожа под дулом, продавец.
– Да, да, коробку из-под бубль-гума, которая стоит слева за тобой за пивным ящиком! – кричал с улицы грабитель. Рука его с пистолетом торчала внутри. Паша иногда уточнял у продавца:
– А ты не мог ее дернуть, эту руку, и сломать к херам собачьим? – Продавец мялся, от него пахло клеем.
Каха догадался, что дело нечисто. Кто мог знать про коробку? Только тот, кто здесь работал. А кто работал здесь недавно? Текучка была большая, но Каха все равно пошел по адресам. В первой же квартире он обнаружил улики: пистолет, маску, много денег в кармане у человека и испуг. Каха чувствовал испуг, как трехголовый Цербер, и тогда из пасти у Кахи начинала течь ядовитая слизь. Падая на пол, она прожигала дыры в линолеуме. Задачей Цербера было не позволять мертвым возвращаться в мир живых. Поэтому Каха притащил избитого, воняющего мочой паренька к Паше Макарцову в ларек. Парень божился, что все отдаст. Парень обещал продать квартиру мамы, чтобы расплатиться с долгами и моральным унижением, доставленным Паше Макарцову, Кахе и Борьке. Так рассказывал сам Паша, восседая на пивных ящиках со стаканом «Чинзано» в руке. Вид у него был сияющий, лицо пошло красным пятном от счастья. Кудрявый смоляной чуб вихрился как у казака. Шелковая рубаха разошлась на пузе. В разрез выглядывал кончик золотого креста.