О Репине написано много. Даже очень много. И можно сказать, что на сегодняшний день никаких тёмных пятен в его биографии не существует. И в серии «Жизнь замечательных людей» выходили книги о нём: С. А. Пророкова, 1958 г.; К. Чуковский, 1969 г.; и в серии «Жизнь в искусстве» – тот же К. Чуковский, 1969 г., а также И. Грабарь «Илья Репин» – 1933, 1937 гг., и двухтомное издание «Репин» (Художественное наследство: в 2-х т., 1949 гг. АН СССР), и много других изданий.
Казалось бы, вся жизнь художника, по годам и порой по дням, подробно расписана. И счастливое детство, и сложное отрочество, и мятущаяся юность, пронизанная насквозь стремлением к рисованию – к «красочкам», и все последующие периоды его уже зрелого творчества, судя по многочисленным свидетельствам современников – их рассказам о встречах с художником, и ряда более поздних воспоминаний, – должны дать полное представление о характере и личности Репина. Однако из всей суммы этих сведений складывается довольно противоречивое впечатление. Убрать эти противоречия, свести воедино разноголосицу суждений о художнике, о его мировоззрении и о его творчестве кажется просто необходимым.
Ведь Илья Ефимович Репин жил в самой гуще общественной жизни России, был знаком со многими выдающимися людьми своего времени, писал их портреты (ныне они стали хрестоматийными!)… А об активности его творческой позиции свидетельствует такой факт, что художественных полотен им написано более 6 тысяч (некоторые исследователи насчитывают и до 8 тысяч), а писем самым разным адресатам он отослал более 20 тысяч. – Даже вообразить трудно!..
Почему? А ему всё было интересно. И с ним было интересно. Он был не просто неординарным человеком. Он был самобытным человеком. Потому и воспоминаний о нём – не счесть. Причём, тут следует особо отметить, что и друзья-художники, и «портретируемые» известные люди, и просто добрые знакомые, – все поминали его добром, всем было что рассказать об этом необычном человеке и его странностях.
В целом и искусствоведы, и арт-критики, и разномастные журналисты не обделяли его своим вниманием. Всех привлекали и самобытность его характера, и оригинальное творчество.
Но вот тут-то и начинаются загадки. Всяк видел его по-своему, оценивал на свой лад. И получается так, что, если внимательно вчитываться в эти журналистские репортажи, в многочисленные учёные статьи (и восторженные, и критические), то выходит, что говорить о противоречиях мировоззрения Репина, – читай, многосложности его внутреннего мира, – разобраться в этих запутанностях никто толком и не стремился: не хотел или не мог…
И действительно, всё вроде бы ясно-понятно: Репин – Первый художник России, гений живописи! А все эти противоречия характера, поведения, все его непонятные и неожиданные суждения о людях, о творчестве, о мире и Боге – просто-напросто надо вынести за скобки: мол, кому это интересно?!
В советские времена все точки над «i» были поставлены, взгляд на творчество Репина установился, место художника определено окончательно и бесповоротно – и в истории России, и в истории искусства…
Но вопросы остаются. Как, например, не задаться вопросом, в чём причина этой сложности, многозначности, многослойности внутреннего мира Репина, не поддающаяся никакому толкованию? Или, если говорить о работах художника, о самом процессе его творчества, если пытаться ответить на вопросы: «Как? Чем? Какими средствами и каким духовным усилием он достигает задуманного?» – то окажется, что ответы на эти вопросы так и не были найдены.
Если же попытаться разделить творчество Репина на периоды и постараться встроить его огромное художественное наследие в рамки стилей, направлений, течений, свойственных любому времени, то опять ничего не получается. Репин един во всех своих работах, в своих художественных интересах и пристрастиях – неизменно.
И тогда следует, исходя из явного равнодушия Репина ко всяким веяниям моды в искусстве (что засвидетельствовано и им самим, и многими исследователями), признать самой естественной и точной оценку, данную его произведениям Львом Толстым: «Мне совершенно безразлично, как именно – каким методом и в каком стиле написана картина; главное – какое она на меня производит впечатление. А Репин – потрясает!»
И ещё: «Мастерство такое, что не видать мастерства».
И такое «потребительское» отношение вполне оправдано. Мы ведь все ждём от произведений искусства «потрясений» – сильных, ярких впечатлений, катарсиса… А если остаёмся равнодушными, – то какое же это искусство?!
Известна восточная поговорка: «Сколько ни говори «халва», во рту сладко не станет». Или это надо ТАК сказать! И Репин умел так сказать! Выходит, изображённое на его полотнах нас задевает за живое, касается наших сокровенных струн.
Однако и здесь всё не просто. Ведь Репин рисует не лирические пейзажи, не стремится понравиться, поразить зрителя красотой своих картин, не ищет новых форм, не гонится за внешними эффектами – сочетаниями или контрастами цвета, изысканностью или необычностью композиции и т. п. Чем же он нас цепляет?!
Он по-иному относится к творчеству. У него другие задачи. Нравственные, социальные, просто человеческие – душевные!
О них и стоит поговорить. И о том, как и почему именно Репину выпала честь стать и по праву считаться Первым живописцем России, летописцем отечественной истории?
Это и явилось задачей исследования Валерии Куземенской. И, надо сказать, попытка её вполне удалась. Хотя бы потому, что книга подобного рода в репиноведении первая. Увы, к сожалению, на эту «внутреннюю», причинную сторону таланта Репина – уметь заглянуть, понять, принять и выразить, передать в красках глубинную душевность внешнего (читай, – Божьего!) мира, – критики и искусствоведы обращали внимания меньше всего. Выстраивая именно так, под таким углом зрения свой рассказ о жизни Репина, автор позволяет читателю получить цельное и единое во времени – от детства до самых последних дней – представление о личности художника. Ценность этого исследования ещё и в том, что перипетии жизни и творчества художника не просто объяснены логически, через систему причин и следствий, но пронизаны сопереживанием, со-чувствием – тем самым катарсисом, при помощи которого только и возможно проникнуть в ход мыслей и чувств другого человека, в его суть, в его душу.
Да, чужая душа – потёмки. Но не случайно все мы, когда хотим высоко оценить какого-нибудь нашего знакомого, прибегаем именно к слову «душа». Душевный человек, говорим мы. Хотя часто затрудняемся определить, в чём именно она, эта душевность, проявляется. Но всё равно знаем, о чём говорим.