Введение
ФЕНОМЕН
РУССКО-ЕВРЕЙСКОГО БЕРЛИНА
Литературный критик и мемуарист Александр Бахрах оставил яркий портрет Берлина начала 1920-х годов:
Странный это был город, неповторимый, и едва ли гофмановское перо способно было бы с достаточной убедительностью передать «несуразность» Берлина начала двадцатых годов нашего века. В нем смешивалось многое – еще не зарубцевавшаяся горечь поражения, крушение всех недавних кумиров и то странное – тогда еще, собственно, Европе неведомое – явление, которое ученые финансисты именуют «инфляцией» и которое было не только экономическим или социальным, но в еще большей степени психологическим феноменом.
И рядом с этим куда-то (теперь мы знаем, в какие бездны) проваливающимся Берлином, в котором старый быт еще как будто внешне сохранялся и улицы были по-старому «причесаны», был еще другой город, страшноватый в его внутренней обнаженности и опустошенности. На таком фоне возник, преимущественно в западных кварталах германской столицы – с точки зрения местных жителей, как-то «ни с того ни с сего» – как бы «город в городе», русский Берлин. Сколько жителей он насчитывал, едва ли может быть точно установлено; во всяком случае, количество их выражалось тогда не то пяти-, не то шестизначными цифрами. Жители этого «города в городе» очень громко разговаривали на улицах на чуждом берлинцам языке, как будто вражеском, но и не совсем уже вражеском, тем более что «ам слав» – «славянская душа» – сразу же давала себя почувствовать. Здесь эти пришельцы, отнюдь не сливающиеся с общим пейзажем города, постепенно оседали, наивно думая, что круг их кочевой жизни этим завершился1.
Кроме «славянских душ», о которых писал Бахрах, в этом странном, уютном и страшном городе появилось немало душ еврейских – в том числе русско-еврейских, к которым относился и сам автор цитированного выше фрагмента. Число жителей русского Берлина ныне установлено (хотя скорее приблизительно, чем точно) историками эмиграции: на пике «русского присутствия» в 1923 году оно достигало 360 тысяч человек. Из них значительную часть – по нашим оценкам, около четверти – составляли евреи, выходцы из бывшей Российской империи2. О русском Берлине 1920 – 1930-х годов написано множество мемуаров и немало исследований. Автор практически любого «берлинского текста» отмечает еврейскую составляющую российской эмигрантской колонии. Марк Шагал говорил о Берлине 1920-х годов:
После войны Берлин стал чем-то вроде караван-сарая, где встречались все путешествующие между Москвой и западом… В квартирах на Bayrischer Platz было столько же самоваров, теософических и толстовских графинь, сколько бывало в Москве… За всю свою жизнь я не видел столько великолепных раввинов или такого множества конструктивистов, как в Берлине в 1923 году3.
По словам историка русского Берлина Карла Шлёгеля,
русская колония в Берлине не смогла бы функционировать без существенной роли русско-еврейских интеллектуалов, публицистов и предпринимателей. Берлинские годы Симона Дубнова (1922 – 1933) продемонстрировали особенный, неповторимый характер русского еврейства в Берлине, полнее всего выраженный в биографиях С.М. Дубнова и Я.Л. Тейтеля4.
Наша работа и является попыткой исследования «неповторимого характера» русского еврейства в Берлине. Прежде всего следует определиться с понятием русского еврейства, которое будет часто употребляться на страницах нашей книги. Это словосочетание в нашем исследовании обозначает, во-первых, всех евреев – выходцев из бывшей Российской империи, покинувших по тем или иным причинам свою родину; во-вторых, собственно «русское еврейство» – феномен, возникший во второй половине XIX века. Предметом нашего исследования является преимущественно вторая, небольшая по численности, но весьма влиятельная группа.
Напомним, что евреи «переехали» в Россию в результате разделов Польши в конце XVIII века. Вплоть до Февральской революции 1917 года евреи были ограничены в правах, в том числе в выборе места жительства. Они должны были жить в пределах Черты еврейской оседлости. Российская власть стремилась в конечном счете к эмансипации евреев, к интеграции их в российское общество. Это вполне соответствовало идее «регулярного государства». Вопрос был лишь в мерах и сроках. Меры поощрительные (например, разрешение «полезным» категориям евреев жить за пределами Черты оседлости, облегчение доступа к общему среднему и высшему образованию и даже выделение субсидий для этого) и ограничительные (запрещение ношения традиционной одежды или же выселение из сельской местности) чередовались или даже сочетались в одних и тех же законодательных актах5.
В отличие от своих довольно быстро эмансипирующихся (начиная с эпохи Великой французской революции) западноевропейских собратьев, российские евреи едва ли не на протяжении столетия оставались общественной группой, «отличавшейся от коренного населения религией и собственными общинными институтами и выполнявшей специфические экономические функции вне рамок господствующих корпораций и гильдий»6. Собственно, о «русском еврействе» можно говорить лишь начиная с 70-х годов XIX века; до этого времени евреи Российской империи оставались скорее «польскими евреями».
Впрочем, и само польское еврейство, ставшее российским, не было единым. По словам израильского историка М. Минца, «российское еврейство, как единое целое, существовало только в фантазиях еврейских общественных деятелей Петербурга и Одессы… Однако на самом деле российское еврейство не существовало как единое целое. Украинские, белорусские, литовские, польские и бессарабские7 евреи являлись отдельными общинами, а не расплывчатым географическим или региональным понятием»8. Впервые словосочетание «русские евреи», по наблюдению Б. Натанса, было употреблено в 1856 году в докладе министра внутренних дел9. По мнению Н.В. Юхневой, в докладе министра речь шла обо всех евреях – российских подданных; впервые же термин «русские евреи», подразумевая обрусевших или во всяком случае подвергшихся заметному влиянию русской культуры евреев, употребил И.Г. Оршанский применительно к «таврическим евреям» в книге «Евреи в России: Очерки экономического и общественного быта русских евреев»10.
Эпоха «великих реформ» Александра II создала возможности «прорыва» евреев за пределы Черты оседлости и положила начало, в известном смысле, «русификации» части еврейства, причем в отличие от предыдущего царствования этот все более ускорявшийся процесс был добровольным. «Право жительства» за пределами Черты получили сначала купцы 1-й гильдии (1859), затем лица с высшим образованием, с учеными степенями кандидата, магистра, доктора (прежде всего медицины) (27 ноября 1861 года); в 1865 – 1867 годах закон был распространен на евреев-врачей, не имеющих ученой степени, в 1872-м – на выпускников Санкт-Петербургского Технологического института. Наконец, в 1879-м право жить за Чертой получили все, окончившие курс в высших учебных заведениях, а также аптекарские помощники, дантисты, фельдшеры, повивальные бабки и изучающие фармацевтику, фельдшерское и повивальное искусство. 28 июня 1865 года такое же право получили ремесленники, а 25 июня 1867-го – отставные николаевские солдаты. Евреи получили также право поступать на государственную службу, участвовать в городском
