Для чего язычникам говорить: «где же Бог их»?
Бог наш на небесах; творит все, что хочет.
Псалтирь, 113:10–11
Красна, 10 мая 1944 года.
Бой барабанов – вот звук, который навсегда изменил мою жизнь, но, когда он прозвучал, я его почти не заметила. Барабаны били глухо, где-то вдалеке. Они стали фоном истории, которая разворачивалась в моем разуме. Я погрузилась в мечты и размышления. Рядом со мной журчал ручей, гудели стрекозы, ветерок играл узкими листьями плакучей ивы – таким был нежный оркестр звуков, который погружал в мир, где все хорошо и ничего не происходит. Но потом раздалось: «Бумм!» И снова. И снова. Наконец, я услышала. Барабаны? Почему кто-то бьет в барабаны посреди дня?
Я повернулась в направлении звука и увидела двух марширующих венгерских солдат. На шее одного из них, словно ожерелье, висел барабан, и он изо всех сил бил в него. Другой в одной руке нес трубу, а в другой мегафон.
– Всем евреям собраться на городской площади! – кричал он. – Внимание! Внимание! Всем евреям собраться на городской площади.
Ох уж эти венгры! Они вечно пытаются установить контроль над нашим маленьким городком и доказать, что они здесь хозяева. Но это не так. Мой городок, Красна, располагается на границе Венгрии и Румынии, и две страны дерутся за нас, словно дети за игрушку. Я бы тоже поборолась за свой городок – он такой красивый! Скалистые горы окаймляют горизонт, словно огромные крепости, а речка опоясывает наш городок, словно ров перед замком. Может показаться, что река могла защитить нас, но венгры пришли четыре года назад. И с того времени все как-то изменилось. Впрочем, мы к этому уже привыкли.
На городской площади собрались десятки людей. Все о чем-то переговаривались. Могло показаться, что приближается праздник, но никаких уличных прилавков не было, и все столпились вокруг платформы, возведенной возле церкви. На импровизированной сцене стоял жандарм с мегафоном.
– Евреи, внимание! Евреи, внимание! – кричал он.
На площади собрались очень многие, не только евреи. В углу я увидела свою младшую сестру. Лия пришла с подружками. Тут же был и мой брат Ехезкель с учениками из иешивы[1]. Я увидела мамину лучшую подругу Эмму Кокиш, но мамы нигде не было.
– Я сказал, внимание! – рявкнул жандарм.
Разговоры стихли.
– Все евреи должны разойтись по домам и собрать чемоданы. Брать можно только одежду и еду. Все ценности следует оставить дома – это очень важно. – Жандарм рассмеялся. – Мы будем проверять, на месте ли ценности. Если их не окажется, последствия будут весьма печальны. Расходитесь по домам и собирайтесь. Будьте готовы к скорому отъезду. Приступайте! Вам нужно подготовиться!
Он отложил мегафон и сошел с платформы. На площади вновь зашумели, но на сей раз как-то растерянно. Меня замутило, и пришлось сглотнуть.
Мы с сестрой вместе пошли домой. Лия нахмурилась, в темных глазах плескался страх. Ей было 17 лет, ровно на 17 месяцев меньше, чем мне, но при этом она точно была раз в семнадцать умнее меня.
– Что все это значит? – спросила Лия, когда мы шли по двору.
– Не знаю, но мне страшно…
Мама была дома, что-то готовила на кухне в кастрюле, которую, похоже, только что вытащила из уличной печи.
– Где вы были? Почему вы так расстроены?
– Ты не слышала барабанов, мама? – спросила Лия. – Всех евреев собрали на городской площади. Жандарм сказал, что нам следует собрать чемоданы, а все ценности отдать жандармам.
– Там весь город был! – воскликнул Ехезкель.
Прежде чем войти в дом, он тщательно вытер ноги о коврик и отряхнул свою куртку. В 13 лет он начал превращаться в мужчину, но все еще оставался настоящим мальчишкой.
– Здесь ничего не слышно – в печи трещат поленья. Вот сделала нам хлеб – похоже, придется его упаковать…
– Как думаешь, чего они от нас хотят? – спросила я.