Нине Васильевне и Геннадию Сергеевичу
с любовью и признательностью.
Геннадий умер вечером, в католический Сочельник. Ушёл тихо, без агонии, когда Нина вышла проводить врача до двери. Вернулась, а он будто спит: спокойно, тихо, с выражением безмятежного счастья на лице. Наверно, душа сразу отправилась на Рождественскую ёлку. Интересно, там ёлки так же, как земные, по расписанию: сначала в декабре для католиков, потом в январе для православных или одна для всех – где-то посередине?
Плакать было некогда. Пришли мы, ближайшие родственники, соседи, представители ритуальной компании. Покойного надо было собрать в дальнюю дорогу, как положено, ничего не забыв: бельё, рубашку, костюм, носки, тапочки. Организовать достойные проводы, ведь не кого-нибудь хороним, а Геннадия Сергеевича – бывшего железнодорожного начальника, уважаемого человека! Пока судили да рядили, оповещали родню, патологоанатом обработал тело, чтобы покойник в гробу был «как живой», и по трёхкомнатной «брежневке», где Геннадий с Ниной прожили без малого пятьдесят лет, поплыл удушливый запах формалина.
Привезли гроб. Геннадия в строгом костюме возложили на атласные подушки, накрыли саваном, украсили цветами, чтобы он в последний раз лично принял всех, кто придёт попрощаться. А сейчас, поздним вечером, рядом были только самые близкие люди и Рыжик.
Рыжик – кот, похожий на толстого тигренка в белой манишке, – ничего не понимал. Почему хозяин вместо удобной мягкой кровати лежит в жестком тесном ящике и пахнет лекарством? Почему не гладит его, как обычно, когда он запрыгивает ему на грудь? И хозяйка плачет, глядя, как он неподвижно сидит на табуретке возле Геннадия, то и дело повторяет: «Одни мы с тобой, Рыжик, остались! Нет нашего папы!» Как нет? Вот же он!
Прошла ночь. Рыжик недоумевал, зачем хозяйка столько чужих в дом впустила? Толпятся вокруг хозяина, плачут, причитают, кладут в ноги деньги, по очереди целуют венчик на лбу. Ну вот, даже с табуретки прогнали, чтобы незнакомую бабку-молитвенницу на нее посадить!
Рыжик обиженно пошёл в кухню. Каждый год в это время они с хозяйкой разбирали продукты для новогоднего стола: мясо на холодец, на жаркое, на салаты, икру для бутербродов, сыр и колбасу для нарезки. Это был очень личный, можно сказать, сакральный, процесс. Нина ворчала для порядка и ругалась, что он попрошайничает, но Рыжик не отставал, и ему всегда доставались вкусные обрезки. А сегодня тут полно людей, говорят о каком-то «выносе» и «прощании». Что они выносить собрались? С кем прощаться?
Хозяин так и не проснулся. Чужие ушли. Рыжик снова сидел на табуретке и смотрел на Геннадия. Вспоминал, как голодным котёнком пришёл к нему на дачу, чтобы своровать немного еды у кур, и вдруг почувствовал, как его подняли над землёй большие тёплые руки.
– Нина, смотри, кто к нам пожаловал! Рыжик! Надо его покормить.
И он сначала стал просто садовым котом с кличкой, а потом, когда на зиму его забрали в город, домашним Рыжиком – любимцем хозяев. Так и жили: весной переселялись в сад, где он ловил мышей и крыс, уже не из-за голода, а чтобы угодить Геннадию и Нине, осенью уезжали в просторную городскую квартиру.
Теперь невидимые тёплые руки другого, более могущественного, существа подняли над землёй душу его хозяина и бережно понесли её в дивный сад, где к нему вернётся сила «в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль и воздыхание», если, конечно, бабка – молитвенница не врёт. И Рыжик решил: в том саду он должен быть с хозяином. Неизвестно, есть ли там мыши, крысы и куры, но точно есть закаты и рассветы, деревья, на которых можно сидеть, наблюдая за райскими птичками. И, конечно, там полно бабочек! Он снова будет ловить их, зависая над лужайкой, а хозяин смеяться. Вечерами они будут сидеть рядышком на крыльце своего дома и смотреть, как нездешнее солнце садится за цветущие холмы, и на сад опускается синее покрывало ночи.
