Дом русского князя и армянского зодчего
Особняк князя Щербатова (Новинский бул., 11) построен в 1913 году по проекту архитектора А. Таманяна.
Новинский бульвар берет свое начало от Проточного переулка, там, где находится южный выезд из тоннеля под Новым Арбатом. Некогда здесь было популярнейшее Подновинское гулянье, рассказ о нем – в книге «Прогулки по Старой Москве. Арбат».
Первый дом по левой стороне бульвара (дом №1) выстроен в 1932 году по проекту архитектора С. Кравеца. Заказчиком выступило Управление строительства канала Москва – Волга, соответственно, и заселялись здесь, в престижном районе московского центра, руководители этого глобального проекта.
Дом №3 – можно сказать, наш современник, выстроенный в 2000 году. Дом же под номером 5 – дореволюционный, сохранившийся с первой трети позапрошлого столетия.
Дом №7, стоящий на углу с Новым Арбатом выстроен в 1939 году по проекту маститого архитектора А. Г. Мордвинова и, фактически, повторяет дома того же автора, построенные им на Фрунзенской набережной и Ленинском проспекте. Во дворе же его проживала Е. А. Офросимова, супруга знаменитого композитора Алябьева, автора романса «Соловей».
На противоположной стороне Нового Арбата – дом №9. Он был построен в 1950-е годы по проекту архитекторов В. Курочкина и Н. Хохрякова. Типичная постройка для жилья средней руки того периода. Следующий же дом – №11 – выстроен в 1913 году по проекту архитектора А. О. Таманяна, известного армянского архитектора. Именно ему обязан современный Ереван своим праздничными, солнечными фасадами, облицованными розовым туфом. А Москва – домом на Новинском бульваре, принадлежавшим князю С. Щербатову. За эту постройку Александр Ованесович получило первую премию конкурса Московской городской на лучшее жилое здание, построенное в Первопрестольной.
Некоторое время здесь, «в новоотстроенном особняке на Новинском бульваре… принадлежащем князю С. А. Щербатову» снимал квартиру Алексей Толстой. Это был первый московский адрес знаменитого писателя.
С. И. Дымшиц писала: «Как в Петербурге, так и в Москве творческая жизнь Алексея Николаевича шла размеренно и точно. Вставал он в девять часов утра. После завтрака шел гулять. Ровно в двенадцать часов дня, «вооружившись» кофейником с крепким черным кофе, он уходил в свой кабинет…
Это была комната, оклеенная синими обоями, на стенах – гравюры. Мебель красного дерева: небольшой диванчик, столик, несколько кресел. Одна стена была целиком занята книгами. Недалеко от окна стоял дубовый пульт, перед ним высокий табурет. За этим пультом до шести часов дня ежедневно работал Алексей Николаевич. Точно в шесть часов он заканчивал дневную работу и появлялся в столовой».
Бунин же писал: «Переселившись в Москву и снявши квартиру на Новинском бульваре, в доме князя Щербатова, он в этой квартире повесил несколько старых, черных портретов каких-то важных стариков и с притворной небрежностью бормотал гостям: „Да, все фамильный хлам“, – а мне опять со смехом: „Купил на толкучке у Сухаревой башни!“»
А Валентин Серов писал в том доме портрет жены хозяина. Это была его последняя картина.
После революции дом перестроили под жилье для рабочих «Трехгорки». Разумеется, при этом пострадали и архитектурные фрагменты, и детали интерьеров, и многое другое, что было так дорого дореволюционному владельцу. Узнав об этом, князь Щербатов, пребывавший в это время в эмиграции во Франции, написал: «Московский дом в полном смысле слова был „храмом искусств“, с его отделкой и его художественным содержанием, он был предназначен стать общественным храмом искусства – а что с ним ныне?»
Вопрос был риторическим.
* * *
Первые три этажа дома №13 были построены еще до революции. Верхняя же часть настроена перед войной, в 1941 году по проекту архитектора В. Цабеля. Впрочем, все, что замышлял создатель дома, воплотить не удалось – немецкие войска напали на СССР и стало не до этого.
В глубине же – двухэтажный дом с пилястрами, построенный в конце XVIII века и принадлежавший декабристу Е. П. Оболенскому. Известный исследователь классической Москвы Евгений Николаев так писал о нем: «Интересно, что при общем бесцентровом и безордерном решении фасадов, со стороны улицы во втором этаже применен чисто декоративный ордер. Окон третьего этажа в этом месте нет, их заменяют накладные доски с венками, и таким образом две комнаты в доме имеют очень высокие потолки…
Планировка второго этажа очень продумана и рациональна. Сочетание центрического плана и анфиладности при обилии внутренних лестниц кажется созданным по рецептам, изложенным в учебнике архитектуры 1789 года: «Каждый ярус разделяется на особливые апартаменты, кои хотя и соединены между собой, однако имеют особливые входы. На сей конец делают в доме побочные лестницы или также, кроме главной лестницы, небольшие лестницы со двора»… Сзади дома был обширный сад. В середине XIX века он имел характерную английскую планировку. Сабанеева упоминает аллеи из акаций, шедшие по обеим его боковым сторонам».
Именно здесь собиралась верхушка Северного общества, а также гащивали Кюхельбекер, Пущин и другие современники Евгения Петровича, сегодня ставшие легендами.
* * *
На углу же с Большим Девятинским переулком – дом, принадлежавший матери писателя и дипломата А. С. Грибоедова. Правда, не подлинный – он был воссоздан в 1973 году по чертежам. Здесь Грибоедов провел свое детство и юность, именно про этот дом он писал С. Н. Бегичеву: «В Москве все не по мне. Праздность, роскошь, не сопряженные ни с малейшим чувством к чему-нибудь хорошему. Прежде там любили музыку, нынче она в пренебрежении; ни в ком нет любви к чему-нибудь изящному, а притом „несть пророк без чести, токмо в отечестве своем, в сродстве и в дому своем“. Отечество, сродство и дом мой в Москве. Все тамошние помнят во мне Сашу, милого ребенка, который теперь вырос, много повесничал, наконец становится к чему-то годен, определен в миссию, и может со временем попасть в статские советники, а больше во мне ничего видеть не хотят».
Да, Грибоедов не особенно любил Москву. Писал тому же Бегичеву: «В Петербурге я по крайней мере имею несколько таких людей, которые, не знаю, настолько ли меня ценят, сколько, я думаю, этого стою, но по крайней мере судят обо мне и смотрят с той стороны, с которой хочу, чтобы на меня смотрели. В Москве совсем другое: спроси у Жандра, как однажды за ужином матушка с презрением говорила о моих стихотворных занятиях и еще заметила во мне зависть, свойственную мелким писателям оттого, что я не восхищаюсь Кокошкиным и ему подобными».
