…Пять дней кряду бесновался над долиной знойный юго-восточный ветер, словно злобный Ахриман выпустил на волю весь жар преисподней. Но, как говорил один иудейский мудрец, есть время для урагана, и есть время для безветрия. И когда солнце, скрывшись в горах, уступило своё место Луне, тревожный шелест листьев в садах заметно утих.
А вместе с вечерней тьмой на улицы славного города Эсфахана опустилась и долгожданная прохлада. Это оказалось весьма кстати, потому что нынешнюю ночь мне явно предстояло провести, не смыкая глаз. Но что значит бессонница, когда в душе царит праздник, ибо вернулся после двухлетнего отсутствия мой друг Али ибн Масуд.
И, вот, мы возлежим по ромейскому обычаю на низеньких кушетках в открытом шатре. Шатёр этот, с тёмно-синим парчовым верхом, расшитым звёздами, и кисейными белоснежными пологами, изготовлен в Багдаде, а ныне разбит в саду моего друга. Но непременно отмечу, что дивный ковёр, устилающий пол шатра, создан руками местных ткачей.
Чёрные рабы разместили между нами изящный раскладной столик и заставили его творениями рук Лю, повара моего друга. А знающие люди говорят, что нет в мире более искусных кулинаров, чем выходцы из страны Чин.
Надобно добавить, что из этого шатра есть два выхода. Через первый, следуя пальмовой аллеей, по дорожке, выложенной плитами из серого известняка, можно пройти к Лазоревому дворцу с мозаичными стенами. Другой открывается тропинкой из белой мраморной крошки, ведущей к неглубокому пруду с диковинными рыбами, чьи плавники столь нежны и изящны, что скорее напоминают кисею. Посреди этого водоёма устроен островок, а на нём стоит бронзовый слон в три локтя высотой. Хобот его вовек не издаст ни единого звука, зато из него непрерывной струёй льётся вода.
По всему саду расставлены масляные светильники. Иные на земле, иные в ветвях, а иные подвешены высоко над головой. И все они столь ярко светят, что ночь, смутившись, бежала из владений моего друга.
Я бы предпочёл выставить свечи, но это лишь моё мнение; да и что душой кривить – светильники чудо как хороши, особенно те, что с отражателями из полированной меди.
Повинуясь сигналу, виночерпий расторопно наполнил наши чаши терпким вином.
– Нушануш! На здоровье! – улыбаясь, воскликнул Али. – Видишь, я ещё не забыл фарси!
– Нушануш! – ответил я и, с удовольствием пригубив рубиновый напиток, залюбовался затейливыми узорами серебряного сосуда.
– Ты читай, читай, а не просто смотри! – усмехнулся Али, явно польщённый моим вниманием к чаше.
И, впрямь, среди узоров обнаружились искусно вплетённые слова:
«Коль хочешь пить вино, так пей открыто,
Но из фиала, а не из корыта.
Не будь ханжой, не становись ослом!
А пьёшь – не забывай про честь джигита!»
– Разумный призыв, – вынес я доброжелательное суждение. – Чьи же это строчки?
– Да так, одного знакомого поэта, – туманно пояснил хозяин и распорядился подавать яства.
А и я не стал настаивать на раскрытии имени, поскольку по некоторым оборотам понял, что авторство почти наверняка принадлежит самому Али, испытывавшему слабость к сочинительству.
Отдав должное фазанам, кебабу из молодого ягнёнка, и, конечно же, баранине, вымоченной в верблюжьем молоке, а после запечённой в глине, я, не в силах более сдержать своё любопытство, взмолился:
– О, Али! Поведай же мне о своих странствиях! Где был, что видел ты?
Мой друг подал знак, чтобы принесли ещё кувшин охлаждённого вина и начал свой рассказ:
– Как может быть, помнишь, отец отозвал меня в столицу в силу некоторых причин…
Ещё бы! Не только я, но и весь Эсфахан помнил развесёлые похождения Али, сына второго вазира при дворе шахиншаха. Особенно от него доставалось мухтасибам, над которыми он постоянно устраивал розыгрыши. Городские власти могли лишь смиренно взирать на чинимые высокородным отпрыском безобразия и время от времени посылать донесения, усиленные свидетельскими показаниями, в Шираз. Справедливости ради отмечу, что мой друг исправно возмещал все убытки, понесённые его невольными жертвами.
– … Увы, как ни скорбел я, но пришлось направить стопы свои на юг. Там я узнал от отца, желавшего ввести мою жизнь в праведное русло, что пора мне совершить хадж. В ту пору как раз собирали караван в Мекку с дарами.
Однако всё в руках Аллаха! Лишь только достигли мы Хузистана, как нас догоняет скороход. Из присланного письма выяснилось, что в результате интриг отец мой впал в немилость. Поэтому мне настоятельно рекомендовалось пару лет провести подальше от шахских владений.
Что ж, я посоветовался с приятелями и решил, что святошей становиться ещё рано, а раз уж выпал такой случай, то надо и халифат посмотреть, и самому поразмяться. Так вот и вышло, что, повинуясь ветру странствий, мой скакун повернул на закат…
– …Фархад, друг мой! Как велики деяния Аллаха! Я посетил воистину волшебный город – Багдад. Чтобы описать все тамошние чудеса, мне не хватит и жизни! Странствуя, я побывал в таких местах, где верблюдов кормят финиками и апельсинами круглый год. Где можно скакать через финиковую рощу целый день, и то не достигнешь края! И встречал таких людей, коим не ведом вкус воды, ибо всю свою жизнь пили они либо верблюжье молоко, либо верблюжью кровь! Целый год я странствовал по Египту! Я побывал на родине пророка Исы! Но сегодня мы празднуем моё возвращение. Поэтому рассказы свои я отложу на более позднее время, а сейчас…
Тут Али приподнялся на ложе и хлопнул в ладоши. За спиной послышалось какое-то движение. Я обернулся и не поверил глазам.
Передо мной, словно прямиком из мусульманского рая, возникли две девы неземной красоты. С их появлением в воздухе завитал аромат жасмина и галиё. В шальварах и тончайших газовых накидках, не скрывавших, но лишь подчёркивавших их обаяние и прелесть, они с улыбкой поклонились нам. И сердце моё забилось, как куропатка в силках, сражённое столь восхитительным видением.
– Не правда ли, настоящие гурии? – обратился ко мне Али. – Я их купил в Багдаде на обратном пути. Даже не спрашивай, во сколько они мне обошлись. Ромейку я оставлю себе, а вот тюрчаночку приобрёл специально для тебя. Это подарок.
Я попробовал отказаться, но Али не стал ничего слушать:
– А вспомни, как мы с тобой познакомились?
***
Как я мог такое забыть? Тогда мы играли в чоуганбази. Я собрал команду земляков, выходцев из Дейлема, для встречи с арабами. Конечно, арабы, как всем известно, прирождённые наездники, но и мы, горцы, лошадей не только на картинках видели. Желание победить усиливалось ещё и тем, что проигравшие, по договорённости, должны были отдать победителям своих скакунов.
Игра началась, и я поневоле обратил внимание на предводителя соперников. Казалось, что он и его жеребец составляют одно целое. Ни разу за игру наездник не воспользовался камчой, не поддал каблуками в конские бока, но и конь не подвёл седока – всегда устремляясь в ту часть поля, куда через мгновение полетит шар. Помню, ещё даже мысль мелькнула, что очень уж эта пара похожа на легендарных полулюдей-полуконей из ромейских сказок.
