От родины к Родине. Поэзия Игоря Аброскина
Вот и вышел первый зрелый сборник поэта Игоря Аброскина, эпиграфом к которому я выбрал строки:
Моя Родина – жаркий край.
Моя Родина – море и ветры.
Когда-то, в отколовшемся как льдина доковидном прошлом, бывая с литературными поездками в Саянске, познакомился с Игорем на литературных посиделках, остроумно названных «Литературная среда». Название связало и день недели, в который собирались литературные единомышленники, и сферу занятий, интереса, существования людей пишущих. Были стихи, проза, взаимоознакомительные беседы, вопросы и откровения под чай с печеньками. Услышав те самые строки Игоря, я вдруг понял, что мы земляки. Тогда и теперь. Земляки в квадрате. Тогда – земляки по морю: и автор, и я – прожили большую и, пожалуй, самую важную часть своих лет на берегах озера-моря – Каспия, которому величественных строк посвящено не меньше, чем Байкалу. В порыве некоего озарения озвучили шуткой предположение, что не пересеклись мы раньше только потому, что жили на разных берегах: он в Баку, на западном берегу, где воздух основательно пропах нефтью, а нефтяные вышки – давно привычная часть морского пейзажа, если вспомнить известные на весь Союз Сумгаит, Нефтяные камни… Я же вырос и возмужал на восточном берегу, на полуострове тысячи ветров – на пыльном полуострове Мангышлак, где в степи вышек нефтяных тоже было немало, а ветер и запах моря такой же привычный и родной. Между нами тогда всего-то было сорок минут лёту – самолёт набирал высоту, а потом по глиссаде шёл на посадку, перелетев через Каспий. А теперь мы вновь земляки, уже по Сибири…
Стихи, как водится, приходят сами, не спрашивая разрешения и прописки. Мы, русские, хоть и зелёные, поэты, жившие в чужих теперь краях, попавшие туда волею судеб родителей, искавших свои города, мы дышали Великой Речью, которая тогда связывала всех нас, детей разных народов.
Ветер, открывши двери,
звонко споткнулся о люстру.
Где мой последний берег,
тёплый и грустный?
Именно Речь дарила возможность творчества и связывала нас, духом и именем русских, с «Большой Землёй» – Россией. Ветры-волны-книги и битвы за своё право быть собой – осмысление Бытия. Да, были и пацанские синяки, как медали за отстаивание своего права жить на территории, где, бывало, на нас глядели другие, порой явно недружественные мальчишки-парни-мужчины, не желавшие нас видеть на своей национальной окраине. Бывало и так. Так мы взрослели…
И рождалась в этой обязательной проверке характера и права на жизнь поэзия – лирика, полная вопросов и философских размышлений… Господи, а ведь мы, тонко чувствующие лирики, беззлобные аки агнцы умиротворяющие, там выжили! Звучит как тост, который грех не поднять…
Что ж ты, время – ни вперёд, ни назад,
только – с «Девичьей башни»…
Лишь дашбаш и лязат,
остальное неважно.
Ветер!
Ветер!
И Каспий рычит,
разбивая мазут о скалы,
вышка в небо
перстом торчит:
«Как без Родины мал я».
Вот так, строками вместо обид и жалоб! Вот так знакомо, честно и прямо! Так пишут только те, кто имел счастливую возможность быть мучимым вопросами сродни шекспировскому «Быть или не быть?», живя в краях, которые часто вызывали на поединок. Наше поколение читало умные книжки, смотрело фильмы о главном и задавалось вопросом о судьбе жителей Гватемалы и прочих Чили, а после дралось на улицах с недругами из враждебных компаний, материвших нас на языке этих земель… Я читаю и узнаю себя, несмотря на то, что Игорь пишет не так, иначе, имея свой особенный голос. Но суть та же. Единая: мы долго шли на Родину, мы жили мыслями о ней, и мы вернулись. И впитываем её, пускаем корни, вживаясь.
Хорошо в Саянске.
Не суетно.
Сосны воздух несут.
Уют.
Лес вправо.
Лес влево.
Суть города – молодость,
горсть домов на холме
и небо.
Помню те первые беседы-взаимооткрытия, в которых всплывали и у него, и у меня драгоценные воспоминания детства и юности, формировавших наши личности. И та же схожесть. Практически одни и те же имена любимых поэтов, в центре – Высоцкий. Народный, всеобщий и свой, внутренний, личный. Сила, помогавшая расти и зреть.
Не говорю о мелком.
Мы мелки – в суетном, в креслах, за станками.
«В тюрьме сидел!» – болтать мы мастаки,
уткнувшись в пиво, шевеля усами.
А он? – Он принял всё,
чего другие обходили,
он пел надрывное, своё,
о чём шептались, плакали и пили.
И мы пили. Нет, не глубоко, не до потери счёта времени, прошедшего с детства. Не до провалов и беспамятства. Культурно, без братания и слёзных откровений в вечном уважении. Русские мы, чужбина выковала в нас ответственность за свой народ, представителями и образами которого мы были там. Не уронить имени своего было стержнем моральным и этическим…
После, в номере гостиницы и переосмысливал, и досказывал то, что осталось за рамками. По строкам, по волнам из памяти, по ветру, который будет до конца царить в наших душах, мы словно побратимы. И можно в одной лодке распустить парус, чтобы порывы его объездить и усмирить. И принять как Вечную памятную метку…
У человека пишущего, а в особенности поэта, вектор жизни формирует первая любовь. О любви в сборнике немало стихов. А какой поэт без любви? А какая любовь без стихов? Вечный двигатель творческого процесса, сеятель и жнец одновременно, сопряжённые вечным смыслом Жития Человека Чувствующего. Томным кличем-призывом-признанием звучит:
Любимая! Любимая!
Что же я наделал?
Я же никогда не лгу!
Просто лето сеял,
просто пил и верил,
просто бился на весеннем льду…
Новым витком творческим стал переезд в Сибирь, в Саянск, к соснам в городе, обильному снегу, зимней стуже и сдержанным чувствам людей северных.
Новое место, новые мысли, новые связи, впечатления… Он оказался в пространстве, отличающемся от прежнего кардинально. И вжился. Семья, работа, друзья, увлечения. Но мечта о Доме ещё добаливает, рождая строки, в которых жаркое:
Я хочу умереть
у реки предков,
впадающей в Дон.
Я хочу
зёрнышком,
веткой
уютиться,
обрести дом.
Мне понятна эта неутихающая нота поиска исходной Родины, той самой, глубинной, истоковой. Дон, степи, ковыль, вольный люд… Прочувствуйте и вы. Найдите в себе эту ноту, тихо звучащую в нас, потерявших корни. Все мы странники, все неприкаянные. И дело не только в адресах. Сердце часто вдруг затомится при виде далёких ночных огоньков…
В этом сборнике нет поэм, только стихи. Разные настроем, звучанием, ритмом. То резкие, нервные, словно высказанные сгоряча, когда накипело, то нежные и мягкие, выношенные, вынянченные для кого-то особенного, по особому случаю:
Опять заскрипели греби,
валы – это мокрый ад,
но всё-таки мы посмели,
и греби рвут перекат.
