В оконном проеме стоял человек.
Квартира за его спиной была слегка потрепана многодневным загулом. В смятой постели кто-то шевелился. Магнитола «Шарп» гремела «Звуками Му».
– Я самый плохой! Я хуже тебя! – хрипло прокричал человек в унисон. Голуби на усыпанном сережками, еще не просохшем после ночного дождя асфальте слегка засуетились.
– Я самый ненужный! Я гадость! Я дрянь! – он захохотал.
Ветер шевельнул волосы на его голове. Сзади послышался неясный возглас, почудилось какое-то движение.
– Зато я умею летать! – и он шагнул вперед.
Голуби взвились над онемевшим двором.
***
– Просто повезло. Семнадцать лет курил, потом приключилась со мной пневмония. И как отрезало. Выхожу из больницы в мае, слабый еще, ноги дрожат, а яблони пахнут! Все пахнет! Голова закружилась. Пришлось на лавочку сесть. И вот пока там сидел, я…
Голос был приятный, с богатыми модуляциями. Говоривший не давал петуха, пускаясь в пафос, и не фальшивил на пониженных тонах. Чувствовалось, что он рассказывает про яблони далеко не в первый раз.
Дмитрий осторожно приоткрыл глаза, увидел мутно-желтую полосу вверху, услышал, почти уловил стрекотание люминесцентной лампы под потолком. На удивление, боли он не чувствовал. «Накачали», – подумал он, собираясь с духом, и попытался повернуть голову на звук. Глаза, как бильярдные шары, будто покатились внутри головы, стукнувшись друг о дружку. Он застонал. В комнате сгустилась тишина. Затем над ним повисли огромные бледные лица. Слева – смутно знакомое женское («мама?»), справа – украшенное роскошной бородой мужское.
– О-хре-неть… – протянула борода с непонятной Дмитрию интонацией.
Слева что-то грузно обвалилось на пол.
***
Память возвращалась толчками, пульсируя. Вот они идут по проспекту Ленина июньским вечером, Таня с яблоком в руке, впереди Денис с Антоном, все четверо уже изрядно навеселе, но тревоги никакой нет по этому поводу, да и что может случиться – центр города, откуда здесь гопники? «Рок-н-ролл мертв, а мы еще нет!» – надрывается Денис, Антон подпевает, Таня берет Дмитрия под руку, он чувствует тепло ее бедра, смотрит на ее щеку – розовую, детскую. Квартира пустая, родители Димы в отъезде, но парни не торопятся подняться, курят у лавочки. Антон отводит его в сторонку, протягивает руку, разжимает кулак – на ладони лежит кусочек бумаги.
– Что это? – не понимает Дмитрий.
– Это, – смеется Антон, – это пропуск!
– А… не опасно?
– Для кого? – Антон придвигается вплотную. Смотрит с вызовом. Виски выбриты по-модному, черный хохолок на голове подрагивает. – Для тебя?
Дмитрий оглядывается на Таню, но она треплется с Денисом, оба смеются, Денис оглядывает ее с головы до ног.
– Давай, – шепчет он с залихватской удалью.
Антон поднимает руку, и Дмитрий кончиком языка снимает марку с его теплой ладони.
***
Они говорили, говорили, говорили, говорили и говорили. Временами появлялась водка. Забытый телевизор весом в пуд укоризненно темнел в углу, мигала зеленым огоньком видеоприставка. Несколько раз приходили соседи, жаловались на шум, один остался выпивать с ними. В разгар веселья приехал Вадик с коксом, и тут обнаружилось, что кто-то закрыл дверь изнутри, а ключ потерялся, и Вадика затаскивали через соседний балкон от компанейского соседа, кажется, немного знакомого с зоной. Потом ключ нашелся, зато потерялся сосед вместе с видеоприставкой, что почему-то очень всех рассмешило. В середине ночи Дмитрий обнаружил, что уже примерно час танцует без музыки, потому что кассета кончилась, но усталости он совершенно не чувствовал. Таня обиделась на то, что ее не угостили коксом, и куда-то пропала из комнаты. Антон оказался очень интересным человеком, с выражением декламировал довольно длинные стихотворения, выдавая их за свои, цитировал «Межлокальную контрабанду» и разыгрывал на пару с Денисом смешные сценки. Тонкий изящный Антон был как белый клоун, кряжистый Денис – конечно, рыжий. Очередной сосед (вроде бы другой, не тот, что исчез раньше – да, постарше! И толще) исповедовался Дмитрию на кухне, и лицо его красиво блестело от пота в свете желтой лампы:
– Я был художником! А потом я продался. Сейчас уже ничего не напишу.
– Может, и тогда бы не написал, – вставил Вадик.
– Что? – огорчился сосед. – Ну, парни…
– Извини, – давя ухмылку, пробормотал Дмитрий.
Сосед вышел, бросив на пути к двери взгляд в зал и крякнув. Даже не стал останавливаться, просто махнул рукой и вышел.
– Продался он, – процедил Вадик, – кому ты нужен, художник?
– Ну не скажи, – возразил Дмитрий, – у него ранние картинки очень яркие были, хотя и с чертями всякими.
– Да видел я его картинки, бульон из-под яиц, воспоминания о немецком экспрессионизме. Вот Глазунов – это художник, это я понимаю…
– Ты глумишься, что ли?!
– Ну, немного… Слышь, я это, поеду. Машка вернется. Расстроится, плакать будет.
– Давай…
Дмитрий запер за ним дверь, голова была поразительно ясная, настроение бодрое, все еще хотелось танцевать. Он вошел в комнату окрыленный. На кровати родителей лежали трое, Таня в середине. Денис гладил ее по груди сквозь черную футболку, Антон пристроился сзади. Глаза Тани были закрыты, дыхание учащено, тонкие пальцы сжимали член Дениса. Дмитрия как будто ударили по лицу. Без предупреждения, без малейшего проявления агрессии. Он даже как будто собирался сказать что-то вроде «Эй, это же нечестно», но тут Таня замычала, и его вырвало на ковер.
***
Он сидел у стены в коридоре и плакал. Денис опустился рядом на корточки,
потрепал по колену:
– Ну… Извини, братан…
Дима не реагировал. Денис вздохнул и поднялся. Антон уже подмигивал ему от входной двери. Они вышли. На мгновение в духоту квартиры повеяло холодком.
***
За окнами палаты было черно. Не хотелось даже думать о том, что скрывает эта темнота. Лето кончилось. Да все, наверное, кончилось…
С тех пор, как очнулся, Дмитрий еще ни с кем не разговаривал. Не был уверен, что сможет. Попробовал разлепить губы. Почувствовал себя словно цветок, этакий вялый тюльпан, пытающийся раскрыться. Безуспешно. Фанфан-тюльпан. Периодически сознание пропадало, перед глазами вспыхивали цветные круги. Слышались голоса.
Резко, как будто в результате неудачного монтажа, возник рыжебородый. Он сидел прямо перед Дмитрием. Бархатный пиджак висел на спинке стула, образуя своего рода драпировку.
– Ну здравствуй, – сказал бородач. – Встать можешь?
Дмитрий застонал.
– Шучу. Вставать пока рановато.
Дмитрию все же удалось разлепить губы.
– Что? – незнакомец привстал и наклонился к его рту.
– Где… мама…
– А нету мамы, – грустно сказал бородач, – умерла.
