Бум!.. Бум!.. Бум!.. Размеренно и монотонно звонил колокол в аббатстве Святого Варфоломея, созывая братию на заутреннюю молитву.
Бум!.. Бум!.. Бум!..
Брат Альваро вышел из своей кельи, и в тонкой, с дырами и прорехами рясе, поёжился от холода. Но он тут же, отдёрнул себя. «Принимай всё смиренно, как должное, так велел Христос!» И ступая босыми ногами по выпавшему за ночь снегу, побрёл к молельне.
Остальная братия, уступала ему дорогу, сходя с протоптанных тропинок в снег, и каждый кланялся ему.
Кланялся ему, совсем ещё молодому монаху, не достигшему и двадцатилетнего возраста, но уже возложившего на себя тяжкий обет самобичевания и умерщвления плоти. Тело его было перепоясано цепями, на груди и спине висели железные вериги покорности, и в предрассветной темноте звон железа, издалека давал знать монахам, кто идёт. И каждый из них, считая его чуть ли не святым, склонял голову, ожидая прикосновения ладони брата Альваро, его милости и благословения.
Бум!.. Бум!.. Бум!..
Войдя в молельню брат Альваро осенил себя крёстным знамением, и пройдя, встал на своё излюбленное место, там, где на стене, ещё едва виднелась поблекшая старинная фреска, передававшая все муки и страдания Христа. И не дожидаясь громогласного гласа отца настоятеля, должного первым начать молитву, брат Альваро встал на колени, как всегда впился глазами во фреску, и зашептал псалмы.
«Гордыня, гордыня обуяла его! Всё никак не уймёт, не смирит её! Всё никак не придёт к покорности! Всегда наперёд лезет!» – высокий, крючконосый, с впалыми щеками аббат Меркида, гневно и сурово, из-под своих кустистых бровей, глядел на брата Альваро. Он знал о его возросшем влиянии в монастыре, и желая сохранить собственную власть, опасаясь этого молодого монаха, каждодневно и ежечасно строил ему всеразличные козни и испытания, вёл с ним борьбу за влияние над умами и деяниями братьев-монахов.
«Ну, ничего! Я уйму тебя! Есть у меня способ, как обрезать тебе, твои ангельские крылышки! Есть!»
Аббат Меркида начал молитву, братия подхватила её, и сей благовест, далеко вылетел за пределы затерянного высоко в горах монастыря, охватив всю долину и лежавшее в низине убогое пастушечье селение.
– Господи, прибежище наше и сила, источник всякой святости! Услышь моления Святой Церкви твоей и благослови дать нам всё то, о чём с упованием просим Тебя, через Христа, Господа нашего. Аминь! – уже, когда солнце было довольно высоко в пасмурном небе, литанией Всем Святым, окончил аббат Меркида молитвы.
Но по знаку его, паства не расходилась, не спешила толкаясь в трапезную, а замерла, ожидая дальнейшего слова отца настоятеля.
– Наш благословенный епископ Антонио, да укрепит его Господь в благих деяниях, в борьбе с ересями и врагами нашей Святой Веры, и да дарует Он ему долгих лет жизни,[1] прислал письмо, в котором просит нас, отправить для проповедования слова Божьего в отдалённых провинциях нашего королевства, часть нашей братии. Мы, как верные и преданные слуги Христовы, конечно же, откликнемся на его призыв. Итак, брат Паулиньо, вам предстоит отправиться на остров Эспаньола[2] и нести там слово Божье, заблудшим язычникам и дикарям! Брат Моуриньо, вам плыть на Канарские острова, только недавно приведённые к покорности силой и славой нашего христианского оружия!.[3] И наконец, брат Альваро, вам предстоит отправиться в Мелилью.[4]
Все три названных монаха вышли вперёд, смиренно склонив головы и сложа у груди в молитвенном жесте ладони, безропотно принимая выпавшее им бремя. Хотя, когда было названо имя брата Альваро, остальная братия зашевелилась, и понеся по ней шёпот и волна возмущения. Но быстро угас, под зорким и холодным взглядом аббата Меркиды.
– Вперёд, ревнители и хранители Веры Христовой! Пусть сгинут перед вами нечестивые псы, не признающие Спасителя нашего Иисуса Христа! Пусть всегда Он прибывает в душах ваших, пусть Господь не оставит вас, в ваших нелёгких деяниях! С Богом, братья мои! Пусть хранит и оберегает вас, наша Святая заступница и покровительница, Матерь Божья Дева Мария!
Аббат Меркида, и не скрывал радости от того, что таким вот, столь ловким и полностью законным ходом, избавляется он от опасного врага. И всё говорил и говорил – о мучениках, принявших смерть во имя Христа, но не отрёкшихся от веры, о язычниках и дикарях населяющих неведомые земли, о болезнях и других опасностях подстерегающих миссионеров, несущих людям Слово Божье!
Мелилья, убогая, унылая дыра, затерянная на бескрайних просторах Африки, одно из владений Испании, передовой форпост христианства на этих землях…
Выпьем до дна эту чашу вина,
Ведь завтра нам снова в бой!
А там копьё или пуля поймают меня,
И выпить мне не дадут.
Эй, гей, гей, хо, хо, хо! Э-ге-ге-гей, хо-хо!
Давай, наливай, наши кружки полней!
И выпьем, за короля!
Да здравствует он хоть тысячу лет,
Пока есть такие как я!
Эй-гей-гей-гей-гей, йо-хо-хо, хо-хо!
Пьяный стражник у припортовых ворот города, кончив петь свою нескладную солдатскую песенку, продёр удивлённые глаза, уставившись на босого молодого монаха в ветхом, изношенном рубище, опутанном цепями, с железными веригами на груди и спине.
– Эгей, видать тебе весело было плыть, через моря! Если бы то дырявое корыто, гордо именуемое прохвостом Себастьяном Рупертом кораблём, пошло на дно, то ты бы утоп сразу, не доставив никому хлопот! А что привёз Руперт на этот раз? Баб, привёз? А то тут без баб, тоска смертная! Те, у кого есть жёны, держат их в строгости, под надзором и запретом, до них не доберёшься. Шлюхи, совсем озверели, берут дорого, за ночь спускаешь с ними всё, что накопил за месяц! Рабыня из местных, стоит ещё дороже, больше чем всё моё жалованье за год! Так что без баб, пропадаем мы тута! А ты как, монашек, бабу щупал? Целовал? А? Ох, мне бы дорваться до бабьего тела! Клянусь Страстями Христовыми, неделю бы не слез с неё!