На кровати лежит укрытый с головой человек. Между тряпьем осунувшееся лицо. Его глаза смотрят в камеру. Человек шевелится, смотрит в сторону и за взглядом движется камера. Стена. Полки с посудой и книгами. Показывается старомодный иллюминатор, с толстым медный ободом и болтами. Покрытое инеем стекло. Просовывается рука и протирает стекло.
За стеклом сцена театральной ночи. В темноте лампочками мерцают звезды. Из за края иллюминатора выплывает планета.
Камера по протянутой руке возвращается назад – ладонь – рука – плечо.
На кровати согнувшись в три погибели сидит человек. Он с трудом разгибает затекшую спину и смотрит в иллюминатор, откуда приехала камера.
Человек встает, держится за стену и смотрит в темноту.
Экран наполовину закрыт краем планеты, затянутой ободком желтой атмосферы. На планете ночь. В атмосфере вспыхивают частые молнии. Видны ржавые и зеленые плеши песчаных пустынь.
– Какая гадость, – Бормочет Умм-Ма’шар, – Живут как черви.
Он дышит на руки, прикрывает ладонями глаза от света и прижимается к стеклу.
Бок грузовой баржи. Баржа висит в тени. Черный космос с редкими звездами. Справа от баржи, словно вырезанный из картона, темный круг планеты. Из за ее края показывается солнце. Лучи режут атмосферу как туман, и отбрасывают длинные тени от гор до самого горизонта.
Умм-Ма’шар брезгливо ежится и поднимает глаза.
На полюсе белеет снежная шапка, над которой мерцает зеленое сияние, а над сиянием, один за другим выплывают, блестящие от солнца, спутники. В посветлевшем небе над пустыней висят транспортные караваны похожие на провисшие гирлянды из сосисок. Они собираются в кривую очередь над парящей в небе таможней, собранной из разноцветных ящиков и контейнеров. Сбоку этого хлама торчит длинная башня мечети с золотым куполом. И словно все это происходит на земле, порывами ветра доносит молитву имама.
– Что, наторговали? – Криво усмехается Умм-Ма’шар, упираясь лбом в стекло.
– Не ко времени все начинается, ой не ко времени, – Шепчет он, – Хотя, если бы знать, когда оно, ко времени?
Борт баржи начинает сиять от утренних лучей. В черном небе показывается маленькое, как на теннисный шарик, солнце. Обращенная к солнцу сторона баржи вся проросла грязно-оранжевой травой, которая шевелится как живая. Над травой в холодном космосе кружится мошкара.
– Выросло за ночь, – Бормочет Умм-Ма’шар, и неожиданно испугано резко дергается назад.
Из-за края иллюминатора, в черном космосе медленно разворачиваясь, проплывает открытая консервная банка, вся обросшая тучей вечно голодных биосанизаторных мух, пожирающих что угодно.
– Нервы ни к черту, – Выдыхает Умм-Ма’шар, – Откуда тушенка?
Он вяло машет рукой и говорит, – Ну и пусть.
Где то в отсеках тяжело бьет молот. Баржа гудит как пустая бочка. Дрожат перегородки, звенят на полках стаканы. Умм-Ма’шар замирает.
Стук, так же прекращается, и становится слышно как под дверью скребутся. Кто-то подглядывает.
– Карантин у них, – Беззлобно говорит Умм-Ма’шар в дверь.
У него болит голова.
– Это не мы больные, это вы больные. Это же очевидно, – Говорит он с трудом. Мысли его путаются. Умм-Ма’шар сильно трет глаза и принюхивается. Сквозь дверь из коридора тянет тухлым запахом.
– Мне тошно вас всех видеть и слышать, – Громко говорит он дверям и заглядывает под торшер, в котором жужжит муха. Черное от татуировок лицо освещается. Из бритого затылка торчит длинная коса.
– Не от кого мне здесь прятаться, – Хлопает он с отчаянием по столу, – Должен же быть какой-то выход из всего этого.
Становится тихо.
Камера движется по стене с содранной обшивкой. В сварных швах, мхом разрастается иней. Изморозью покрыт и весь, затянутый трубами и проводами, потолок. Показывается полка с вешалкой и ватником.
Внезапно снова что то ударяет в глубине баржи. Вешалка с ватником обрывается. Вибрация от удара идет сквозь весь корпус. Что-то разбивается. Гаснет и снова включается свет.
Умм-Ма’шар вскакивает, будто ему срочно, сию же минуту нужно что-то делать. Хватая воздух ртом, он чувствует, как ему на грудь давит холодная пустота. Мысли беспорядочно путаются в голове, к горлу подкатывает тошнота. Он не понимает, упали они на планету уже или нет.
Умм-Ма’шар просовывает окоченевшие руки в карманы комбинезона и садится на топчан, который занимает половину каюты.
В тряпье спит рыжий кот.
– Шайтан. Как тебя только аллах терпит? – Сипло ворчит Умм-Ма’шар.
У кота приоткрывается глаз.
Сидя под неудобным углом и не имея сил даже опереться о стену, он замирает, прислушиваясь к звукам. Слышно как за бортом кто-то ходил по корпусу, царапая его железными скобами. Внезапно в приемнике шумно гудят осветительные лампы, но так и не успев нагреться, дзинькают, и гаснут. В кромешной темноте на потолке, по углам шмыгают фосфорные крысы, и на приемнике остается светится только ярко красный червячок накала. В развешанной по стенам аппаратуре что-то клацает. И тут же в недрах баржи дико кричат. После этого наступает звенящая тишина.
– А-а, все равно, – Умм-Ма’шар медленно валится на бок.
Сзади недовольно урчит кот. Возле его лица останавливается светящийся в темноте таракан и шевелит усами.
Умм-Ма’шар видит зеленую траву и небо. Отец ведет его за руку по улице с белыми хатами и на их счастливые лица кропит дождем. Они весело бегут к маленькому деревенскому базарчику на утоптанной площади. Отец берет огурцы, вытирает их об штаны, посыпает солью и дает ему. Огурцы пахнут ржавчиной. Журчит вода.
В голове Умм-Ма’шара играет музыка. В висках стучит. Стягивает желудок, и Умм-Ма’шар кривится от предчувствия скорой боли. Ладони слипаются, а сознание выпадает из головы. Умм-Ма’шар дрожит от холода. Демон раскачивается в его голове, и никак не попадает в такт с музыкой. Умм-Ма’шар сгибается пополам, ожидая первые судороги. Сердце его колотится.
Он с трудом, пытаясь держать себя в руках, задерживает дыхание и медленно выпускает воздух.
В дверь стучат. Он узнает голос боцмана. Он не помнит, забыл закрыть дверь или нет.
– А! – Стонет Умм-Ма’шар, – Тебе больше всех надо?
Он хочет открыть глаза, но веки стали тяжелыми.
– Ты зачем беспокоишься?
– Надо, магистр, надо, – Говорит боцман из темноты, – Так просто не отделаешься.
