Мы шли по берегу уже целый час. Не разговаривали, слова были лишними, лишь иногда встретившись глазами, глупо хихикали, как нашкодившие дети.
То, что я чувствовала, нельзя описать многими словами, но всё это вмещается в одно очень ёмкое слово «Счастье». Оно переполняло меня, выплёскивалось через край, и тогда я начинала громко и заливисто хохотать. Иногда, смеясь, садилась на землю и, наверное, выглядела как сумасшедшая – никто меня не веселит, не шутит, не рассказывает анекдотов, а я смеюсь так звонко, что смех эхом отлетает от противоположного берега. И тогда Рональд, глядя на меня, заражённый мной, тоже начинал смеяться. И мы останавливались и хохотали, а потом он подхватывал меня на руки и кружил в воздухе, целовал в лоб, в губы – куда доставал, ставил на землю и обнимал. И мы снова шли, и идти было очень легко, казалось, мы просто перебираем ногами в воздухе, а Земля сама крутится под нами. И я думала, что счастливее я уже быть не могу, но тут Рональд снова удивил меня.
Он вдруг остановился и распахнул объятия. Что-то двигало меня к нему, возможно, как обычно мои собственные ноги, которых сейчас я почему-то не ощущала. И он приближался. И когда я вошла в кольцо из его рук, когда прижалась щекой к его плечу и закрыла глаза, то ощутила нечто странное и чудесное, похожее на внезапное пробуждение от затянувшегося унылого сна. Будто долгие, бесконечно долгие годы до этого я провела в забытьи под чарами отравленных веретён, которыми колола себе руки постоянно на протяжении всей жизни. Но вдруг проснулась, остатки сна мгновенно развеялись, и теперь я могла воспринимать мир таким, какой он есть. Видеть его только что открывшимися глазами. И в этом новом мире Рональд положил руки мне на плечи, чуть наклонился, так, чтобы оказаться глазами со мной на одном уровне, и сказал очень серьёзно:
– Это было не просто так. Я никогда ничего не делаю просто так.
– Ха-ха-ха!
– Я говорю серьёзно, Лиз. Как только я увидел тебя, голос крови начал шептать мне: «Да! Да! Да!». Но осторожность и разум просили ждать, просили не торопиться. Я актёр и на экране и в жизни. Я очень хорошо умею прятать себя и выглядеть нормальным, но если бы ты только знала, что происходило у меня внутри! Сейчас я уверен, Лиз. Уверен в тебе и, главное, уверен в себе, – он взял мои руки, потер их, словно согревая и сказал: – Я никогда не прикоснулся бы к тебе только для того, чтобы прикоснуться. К кому угодно, но только не к тебе… Это сложно объяснить. Инфантильность, эгоистичность уже очень давно остались в прошлом, сейчас я зрелый мужчина, Лиз, и знаю, что несу ответственность. Жизнь научила меня бережно относиться к человеческим чувствам, а в тебе я вижу именно это – способность чувствовать и очень сильно…
Я смотрела в его спокойные мудрые глаза и понимала, о чём он говорит. Мы в ответе за тех, кого приручили. Очаровали. Об этом. На таких, как мы с ним, лежит огромная ответственность за чужие жизни, потому что нас любят чаще и больше, чем остальных. Мы привыкли просчитывать на сто ходов вперёд, заглядывать в будущее с тем, чтобы быть уверенными – мы не причиним боли. О других мы переживаем даже больше, чем о себе.
Когда-то мы прошли через все эти круги ада, на каждом из которых расположились последствия болезненного для партнёра расставания. Преследования, выглядывания, разговоры, букеты в ручке входной двери, плачущие родственники, осуждающие друзья, истерики, ночные звонки со слезами и угрозами… Мы убивали, нас убивали, и теперь мы знаем цену неосторожным обещаниям, ложным надеждам. Зато сейчас он уверен… Господи, какое простое объяснение этой его холодности и проклятой сдержанности!
Меня чуть не разорвало от накативших эмоций, которые кипели и бурлили внутри, вспенивали кровь, требовали выхода. Нет, человеческое тело просто не создано для подобных эмоций, это слишком величественно! Я не знала, что мне делать со своими руками, ногами, в них появилось какое-то колоссальное количество энергии, казалось ещё чуть-чуть, я оторвусь от земли и взлечу. И тогда я подпрыгнула, повисла у Рональда на шее, обвила его руками и ногами и звонко рассмеялась.
– Можешь смеяться сколько угодно, но ты теперь никуда от меня не денешься, – шептал он, прижимая меня к себе.
– Ха-ха-ха! Это ты от меня никуда не денешься! Я знаю, как тебя найти! У меня отличная память на цифры, так что я запомнила телефон мистера Гольдмана!
– Это просто отлично, Лиз! Если вдруг что-то случится, если вдруг по какой-то безумной и невероятной причине мы потеряемся, обязательно позвони ему. Или звони мне на студию, телефон есть в интернете. Тебе будет легче найти меня, чем мне тебя.
– Мы не потеряемся, если сами этого не захотим.
– Всё может случиться, Лиз. Отойдёшь в кустики и заблудишься, например, или я пойду за грибами и не найду дороги обратно. Это очень обманчивый лес, мы можем потеряться в любую секунду и выйдем из него с разных сторон. Но ты всё равно должна найти меня, обещай мне это.
– Я уже сказала, что ты никуда от меня не денешься!
То ли я заразила Рональда своим настроением, то ли он сжалился надо мной, но он начал шутить и хохмить, видимо, чтобы я смеялась хотя бы не просто так и выглядела как нормальный человек. Я едва не складывалась пополам, хохоча над его шутками, и вскоре у меня уже болели мышцы на животе. Какой-то проказливый лесной дух определённо подсыпал нам неких волшебных грибов, я одновременно чувствовала себя и пьяной и одурманенной.
Чувство это называется красивым словом – эйфория.
И небо над нами было светло-синим, солнце – жёлтым, деревья – зелёными, а ручей переливался голубым сиянием. Идеальный, гротескный в своей безупречности пейзаж, словно нарисованный ребенком. Так мы шли и шли, и солнце ласково светило нам в лицо, а ветер дул в спину, и всё бы прекрасно, если б не чувство голода. Оно, конечно, было неуместно здесь, в этой сказочной реальности, но поющие в животе киты настойчиво требовали внимания. Эмоциями-то сыт не будешь, особенно учитывая, сколько сил мы истратили на сложную дорогу и свои м-м… упражнения.
– Ни одного зверя не видно! – сокрушался Рональд, пробираясь по неустойчивым камням, беспорядочно валяющимся на берегу. – Что им ещё нужно? Охотник есть, стрелы есть…
– Сострадания у них нет, – я подала ему руку, чтобы он помог мне спрыгнуть с особенно высокого валуна, – к несчастным голодным путникам. Бесчеловечные зверюги!
– Наверное, их нужно как-то приманить.
– Ну… Охотники делают какие-то дуделки, свистульки.
– Я свистульки не умею, – покачал головой Рональд.
– Какой тогда из тебя охотник?
– Зато я умею Шекспира.
– Чего?
– Кто не любит Шекспира? Я начну читать, звери подойдут поближе, чтобы послушать, и тут… – он резко схватился за лук и сделал вид, что стреляет. – Тут, как обычно, в финале кто-нибудь должен умереть.
