По грейдерной, разбитой по весне дороге, ведущей в небольшое предгорное чеченское село Ники-Хита, шел хромой походкой невысокий худой человек. Ровно двадцать лет прошло с тех пор, как этой же дорогой в сопровождении отца уходил он в город Грозный по повестке призыва в Красную Армию. Как бесконечно кошмарный сон пролетели эти два десятилетия для Денсухара Самбиева. Самые прекрасные годы жизни, молодости прошли мимо, оставив в карих глазах тоску и печаль…
Самбиев остановился, рукавом вытер скупой пот, выступивший на изборожденном глубокими морщинами лбу. Встав на левую, здоровую ногу, он выпрямился, стал выше, с восторгом огляделся; устав стоять на одной ноге, оперся на вторую, хромую, короткую, и сразу стал каким-то кособоким, старым, придавленным. А взгляд из прямого, открытого стал исподлобья острым, недоверчиво-подозрительным.
Он устало скинул с плеча выцветший протертый рюкзак, небрежно бросил его на не по весне рано запылившуюся дорогу, полез в карман кителя за папиросой. Медленно закурив, не поднимая рюкзака, сошел с дороги, сел на небольшой бугорок, грубой рукой нежно, с любовью погладил раз-другой молодую травку; от прикосновения к зелени лицо его сразу подобрело, разгладилось, просветлело, глаза уперлись в одну точку, заволоклись пеленой воспоминаний. Неторопливо докурив, он с удовольствием потянулся и лег на сырую, пахнущую молодостью землю. Лучи утреннего яркого солнца озорно заиграли в редких темных, подпаленных спичками ресницах, заставили веки медленно, в блаженстве, сомкнуться. Даже с закрытыми глазами он чувствовал ослепительную красочность и праздничность цветущего Кавказа. Он хотел все забыть и думать только о будущем, только о хорошем, но сознание предательски подсказывало ему, что он не здоров, что праздной молодости жизни не было и не будет, и он невольно, как нередко случалось с ним в последние дни после освобождения, вспомнил все, что было. И почему-то особенно четко, во всех подробностях ему вспомнился его первый день вне дома, вне своей воли, под постоянным наблюдением, под приказом.
Весной 1939 года Самбиева призвали в армию. В полдень, под палящими лучами солнца, шла первая дневная поверка. Самбиев русского языка не знал, но услышав свое имя и фамилию, как и все, уверенно крикнул незнакомое «я». Офицер внимательно оглядел тощего смуглого паренька в дрянной одежонке, беззлобно ухмыльнулся и бросил:
– Действительно, сухарь.
Строй разразился хохотом. Самбиев понял, что смеются над ним. Он плотно сжал губы, заскрежетали зубы, волнами забегали желваки под тонкой кожей обветренного лица, низко опустил голову и так стоял все время, до боли сжимая кисти рук за спиной.
– Эй, Сухарь, – крикнул офицер. – А ну, руки по швам!
Самбиев не знал, что это обращаются к нему. Только после толчка соседей и объяснения он понял, в чем дело. Бросив исподлобья искрометный, волчий взгляд в сторону офицера, Денсухар встал по стойке «смирно».
После построения Самбиев нашел грамотного призывника-чеченца. Тот, улыбаясь стал объяснять, в чем дело, но когда увидел, как по мере разговора меняется взгляд Денсухара, стал сдержанно-озабоченным.
– А ну веди меня к этому офицеру, – жестко выговорил Самбиев. – Будешь переводчиком.
– Ты что, с ума сошел? – аж отскочил городской чеченец.
Однако Самбиев резким движением схватил его руку выше локтя, тонкими пальцами жестко впился в нее, тряхнул с силой и злобой:
– Веди и переведи все – слово в слово, – прошипел он в ухо оторопевшему юноше.
Май был в разгаре. Группа офицеров пряталась в тени здания; курили, о чем-то весело болтали, когда к ним подошли Самбиев и его съежившийся от страха переводчик.
– Переводи, – сухо шепнул Денсухар, толкая напарника в бок, сделал шаг вперед и негромко, но четко сказал на чеченском: – Товарищ офицер, слушайте.
Командиры расступились, удивленно взглянули на призывников.
– Мой отец дал мне имя Денсухар, – от волнения он сделал небольшую паузу и громче продолжил, – и я требую, чтобы только так меня называли. – Он обернулся к напарнику: – Переводи.
Тот стал что-то мямлить.
– А ну, постой, – вдруг заговорил один из офицеров по-чеченски. – Ты что это несешь? – сделал он шаг в сторону Самбиева, угрожающе выпячивая грудь.
Денсухар не шелохнулся, только сильнее сжал кулаки, и губы его еще плотнее сузились, посинели.
– Отставить. В чем дело? – вдруг раздался красивый бас старшего офицера.
Далее произошел непонятный для Самбиева короткий диалог между офицерами, после которого старший офицер просиял широкой улыбкой.
– Так ведь он не просит, а требует, – воскликнул офицер, знающий чеченский.
На что старший мотнул головой, неожиданно засмеялся и даже хлопнул в ладони.
– Ну волчонок, ну молодец, – вытер большими ручищами старший офицер вспотевшее лицо, а потом, сдерживая смех, махнул рукой. – Возвращайтесь в подразделение.
Напарник Денсухара осторожно тронул его.
– Пошли, – прошептал он слабым голосом.
– Подожди, – отстранился Самбиев. – Что он сказал?
– Сказал, что ты сын волка.
– Это можно, – важно выговорил Самбиев, и лицо его неожиданно стало капризно-детским.
Вечером того же дня офицер, знающий чеченский язык, озабоченно объяснял Самбиеву, что с такой дерзостью ему очень тяжело будет служить, на что новобранец утвердительно кивал головой и все время благодарил за заботу.
А на вечерней поверке дежурный офицер, особо акцентируя, правильно прочитал имя и фамилию новобранца Самбиева. И началась новая жизнь, жизнь в борьбе, или точнее борьба за жизнь… За любую жизнь, даже самую отвратительную.
Служил Самбиев на Смоленщине. Через полгода свободно владел русским языком, получил звание сержанта. К началу войны Денсухар старшина роты. В первом же бою их часть основательно разбита. Остатки боевого соединения дважды выходят из вражеского окружения. При этом Самбиев проявляет отчаянную дерзость и храбрость. В начале сентября ранен в ногу. Сослуживцы более двадцати километров тащат его на себе до полевой санчасти. Потом эвакуация в cаратовский госпиталь, правая нога неполноценна, военная комиссия выносит решение – не годен к строевой, демобилизация и отправка домой.
В феврале 1942 года Самбиев вышел из поезда на вокзале в Грозном, и когда казалось, что до дома всего полдня пути, его задержали и отправили на тот же призывной пункт: приказом военного коменданта все мужское население тыла мобилизуется на две недели для рытья противотанковых траншей под Моздоком. Справки и возмущение Самбиева впрок не пошли.
В пустынных степях Затеречья мобилизованные работали по двенадцать часов в сутки. Дул свирепый ветер, грунт промерз, кормили – одна буханка хлеба в день и жидкая похлебка в обед. Прошло две недели, у Самбиева воспалилась рана, но это не освобождало от труда. Кормить стали еще хуже, теперь давали только по полбуханки черствого хлеба. Тогда раненый фронтовик в отчаянии закричал:
