Дронго шел по улице, направляясь к своему отелю. Накрапывал дождик. Ему всегда нравился дождь. Возможно, потому, что в его родном городе дожди были не столь частым явлением. Он помнил тропические ливни на экваторе, в сельве или в тропиках. А это был мелкий интеллигентный немецкий дождь, почти незаметный, даже если долго стоять под распахнутым небом. Но прохожие привычно ускоряли шаги, доставали зонтики, торопились в свои машины или под защиту соседних домов. А Дронго продолжал так же спокойно идти дальше, словно на прогулке, не обращая внимания на этот мелкий дождь. Он даже не поднимал воротника своего плаща, словно привык гулять именно под таким дождем в этом небольшом немецком городе. Мимо прошла женщина, закрывавшаяся от дождя темным зонтиком. Дронго посторонился, пропуская ее, когда она чуть подняла голову и неожиданно остановилась. Он непроизвольно ускорил шаг.
– Дронго? – услышал он уже за спиной голос.
Можно было сделать еще несколько шагов и завернуть за угол, но он остановился и оглянулся. Он мучительно пытался вспомнить, где именно он мог видеть эту незнакомку. Обычно не подводившая память на этот раз не давала никакой подсказки. Она отказывалась повиноваться. Значит, он никогда не видел этой женщины. Но она назвала его прозвище.
– Простите, – сказал он по-английски, – я не владею немецким. В конце концов, слово «Дронго» на всех языках звучит одинаково.
– Ничего страшного, – улыбнулась незнакомка, – я говорю по-русски. Вы ведь знаете этот язык?
– Конечно. Простите, я не могу вас вспомнить…
– И не пытайтесь. Вы меня не вспомните. Десять лет назад я была в Астане, когда вы приезжали туда и встречались с Муканом Бадыровым. Мне было тогда немногим больше девятнадцати. Я дружила с его младшей сестрой. Мы вместе учились. И однажды, когда мы были в кафе, вы зашли туда вместе с ее старшим братом. Он нас и познакомил. А потом его сестра целый год рассказывала мне о том, какой вы интересный человек и какой удивительный сыщик. Там была какая-то загадочная история, о которой она так и не смогла мне все рассказать. Что-то очень секретное и непонятное. Но самое поразительное, что мы, выйдя из кафе, сфотографировались. В последнее время я часто смотрю на эту фотографию.
– Вместе со мной? – не поверил Дронго. – Я обычно не фотографируюсь.
– Не с вами, – снова улыбнулась женщина. – Мы сфотографировались с подругой, а вы сидели с Муканом за столиком в кафе. В этот момент нас осветило солнце, и вы случайно оказались на фотографии за стеклом. Я столько раз видела ваше лицо, что поневоле его запомнила. К тому же у вас с Муканом были романтические профессии. Сыщиков…
На этот раз улыбнулся Дронго.
– Теперь вспоминаю. Я еще тогда подумал, что могу оказаться на фотографии за стеклом, но не думал, что снимок получится четким. Обычно я сажусь в глубине зала, чтобы не попасть в такое глупое положение, но вы тогда сидели за столиком недалеко от входа, и нам пришлось разместиться за другим столом. Вы еще куда-то торопились.
– Неужели вспомнили? – поразилась женщина. – Прошло столько лет. Мы торопились на семинар. Ой, кажется дождь усиливается! Может, нам лучше где-нибудь его переждать?
– Рядом есть кафе, – показал Дронго на соседнее здание, – только на этот раз сядем подальше от входа.
– Обязательно, – согласилась женщина.
Дождь усиливался, и они побежали в кафе. За столиком в глубине зала женщина сложила зонтик, сняла свой тренч и вместе с зонтом повесила его на вешалку. Дронго снял плащ и уселся напротив. К ним подошла официантка.
– Кофе эспрессо, – попросила незнакомка. – А вам?
– Чай, – ответил Дронго.
Официантка, кивнув, отошла.
– Давайте познакомимся, – предложила женщина. – Эмма Вихерт, по мужу Эмма Буземан.
– Меня обычно называют Дронго, – пробормотал он привычную фразу, – хотя об этом вы, кажется, знаете.
Ей было около тридцати. Рыжеволосая, с немного вытянутым носом, острыми чертами лица, большими зелеными глазами, которые сразу запоминались. Дронго еще в тот раз, когда увидел ее впервые, подумал, что эта девочка обещает вырасти в настоящую красавицу. Десять лет назад глаза были гораздо меньше, не было намечавшихся складок у губ, такого пристального, внимательного взгляда. И тогда она не называла своей фамилии. Просто сказала, что ее зовут Эмма.
– Я уже тогда понял, что вы не казашка, – сказал Дронго, – но я думал, что вы еврейка или украинка.
– Немка, – пояснила Эмма. – В Казахстане после войны оказалось много немцев. Это были не столько пленные, сколько выселенные из Поволжья немцы, высланные туда целыми семьями. Моего деда переселили туда с четырьмя детьми. Дед был коммунистом, но это не помешало Советской власти отправить его со всей семьей в Северный Казахстан. Мой отец был младшим сыном. Кстати, насчет украинки вы правы. Моя мама наполовину украинка. И наполовину русская. Собственно, именно поэтому мы остались в Казахстане, когда в девяностые многие этнические немцы покидали республику, переезжая в объединенную Германию.
– А вы остались в Казахстане? – понял Дронго.
– Остались. Я и моя старшая сестра. Но через два года тяжело заболела мама, и мы решили, что нам все же лучше переехать в Германию. К тому времени мы обе уже получили высшее образование и решили, что так будет лучше. Поэтому и переехали сначала в Ганновер, а потом в Кельн. Маму, правда, мы не спасли, она умерла через год после нашего переезда.
– И вы вышли замуж, – предположил Дронго.
– Только пять лет назад, – пояснила Эмма.
– И уже успели разойтись. – Он не спрашивал, а утверждал.
Она удивленно взглянула на него.
– Я сказала, что по мужу я Эмма Буземан, но не сказала, что развелась.
– Это мое предположение. Переезжающие в Германию бывшие советские граждане пытаются соответствовать местным традициям, ничем не выделяясь от остальных немцев. Поэтому многие отдают дань традиционным семейным ценностям и носят обручальные кольца. У вас такого кольца уже нет. Вы окликнули незнакомого мужчину, которого видели десять лет назад. Не думаю, что вы меня могли так хорошо запомнить, даже если сестра Мукана столь восторженно обо мне говорила. В студенческие годы такие вещи быстро забываются. Но вы сказали, что в последнее время довольно часто смотрите на эту фотографию. Это не обычная ностальгия, а некое разочарование вашим браком, когда подсознательно вы вспоминаете лучшие годы, проведенные в Казахстане. Я не прав?
– Правы, – вздохнула Эмма, – я не забыла, что вы сыщик.
– И еще один фактор, – продолжал Дронго. – Вы не хотите, чтобы кто-то узнал о ваших семейных проблемах. Поэтому подсознательно, представляясь, сначала назвали свою девичью фамилию, а затем сообщили мне вашу нынешнюю фамилию по мужу. Вот я и сказал, что вы успели разойтись, а не развестись. Очевидно, вы еще находитесь в стадии этого мучительного процесса.
