Тюремные ворота с отвратительным скрежетом закрылись за Ириной спиной. Она вздрогнула от этого звука и торопливо зашагала прочь. И только когда и ворота, и пятиметровый забор с вышками, и мрачное здание главного корпуса зоны остались далеко позади, Ира остановилась. Остановилась, чтобы зачерпнуть горсть снега и смыть с лица слезы. Она свободна! Боже, боже, боже, неужели свободна?!
Ира вытерла лицо рукавом своего пальто. Того самого, в котором ее забрали из зала суда. Осенне-зимняя коллекция прет-а-порте Доминико Дольче и Стефанно Габбаны. «Мокрый» шелк на котиковой подстежке. Когда Ире выдали его час назад, она очень удивилась. Думала, присвоили давно ее пальто, ан нет, видно, никто из тюремщиц не смог оценить истинную стоимость вещи, приняв ее за рыночную тряпку. Шапку-то, эксклюзивный берет из шиншиллы, зажали. Вместо нее выдали серую шаль. Ира намотала ее на голову, поверх накинула пальто, сунула руки в брезентовые рукавицы, закинула за плечо видавшую виды спортивную сумку с нехитрыми пожитками и вышла в мир…
Мир встретил мокрым снегом. Он падал с серого неба на обмотанную старой шалью голову, впивался в лицо, слепил глаза… Но Ирина была рада ему. Она теперь всему радовалась. Ведь она на свободе!
О том, что ее выпускают раньше срока, она сообщила и маме, и бабушке, и лучшей подруге Люське – единственным людям, кто не забывал ее все эти годы, писал, присылал чай и сахар. Но когда конкретно ее освободят, она умолчала, хотя знала точную дату (сегодняшнюю!). Она не хотела, чтобы ее встречали у ворот, сама не зная почему. Ирина не стеснялась себя теперешней – осунувшейся, поседевшей, с плохо залеченным передним зубом, не стыдилась своего статуса бывшей зэчки, не боялась смотреть людям в глаза… Да и с чего она должна стыдиться? Ведь она ничего плохого в жизни не сделала! Хотя и отсидела пять лет за убийство собственного мужа…
За убийство, которого не совершала.
«Я невиновна!» – холодно чеканила она следователю, ведшему ее дело. «Невиновна!» – отбривала она адвоката, уговаривающего ее написать признание, чтобы облегчить свою участь. «Невиновна!» – кричала она в суде, когда приговор был зачитан и конвойные уводили ее из зала. «Невиновна!» – твердила своим сокамерницам… Но ей никто не верил. Даже мать. И друзья. Они не признавались в этом, но Ирина видела по их глазам – не верят…
И вот теперь пришло время доказать всем, что она невиновна.
Ирка знала, что сделать это будет очень трудно. Ведь прошло столько лет! К тому же у нее теперь ни связей, ни денег, так что рассчитывать на чью-то квалифицированную помощь не приходится. Здоровья, и того нет – два года назад одна из зэчек толкнула Ирину так сильно, что она упала и сломала ногу в двух местах. Кости срослись неправильно, и теперь Ира прихрамывала и мучилась болями…
Но все это не имело значения! Ирина твердо знала: она найдет убийцу. Тем более что круг подозреваемых не так уж велик: всего девять человек. Именно столько приглашенных было на вечеринке по случаю их с Бэком (так звали Иркиного мужа) «ситцевой» годовщины, после которой и произошло преступление… Один из этих девяти и есть убийца!
За пять лет ее родной городок Ольгино не изменился совершенно. Когда Ирка вышла из вагона и огляделась, то глазам своим не поверила. Все осталось таким, как она помнила. Абсолютно все! И выщербленная платформа, и станционная домушка, и остановка рядом с ней, и привокзальный магазинчик, и даже рекламный плакат на его стене, казалось, висел все тот же. «Имидж – ничто!» – прочитала написанный на нем слоган Ирка и хмыкнула. Очень в тему!
Спустившись с платформы и купив в магазинчике банку «Спрайта» (ее имидж произвел неизгладимое впечатление на продавщицу!), Ирка направилась по шоссе в сторону отчего дома. Дошла за двадцать минут. Могла бы попасть туда и раньше, если б согласилась на то, чтоб ее подвез сердобольный старичок на «Москвиче-412», но Ирка отказалась – ей хотелось пройтись.
Мама встретила на пороге. Увидела в окно приближающуюся к дому дочь, выскочила на лестничную клетку и буквально упала в Иркины объятия. Она рыдала, руки ее, припудренные мукой, тряслись. Ирка прижала ее к себе и тоже заплакала. Они долго стояли в подъезде, воя в голос, потом в унисон засмеялись и заторопились в квартиру.
Мать стала суетиться у плиты, рассыпая по кухне муку (она затеяла пироги – как чувствовала, что кто-то в гости явится), сшибая табуретки, роняя ложки. Ира порывалась ей помочь, но мама не позволяла. Она то усаживала дочь на диван, то отправляла ее в ванную мыться, то совала какую-нибудь еду и все никак не могла поверить, что эта изможденная, сурово нахмуренная немолодая женщина – ее тридцатилетняя красавица-дочь.
Потом, когда Ирка намылась, а мама приготовила обед, пришли бабушка и Люська. Бабушка притащила целую сумку всяких домашних солений-варений, а Люська бутылку пятизвездочного коньяка. Накрыв на стол, они расселись. Выпили по пятьдесят граммов. Ирка, опорожнив стопку, передернулась. Она отвыкла от алкоголя вообще, а от коньяка – в частности. Вкус некогда любимого напитка показался противным, а быстро пришедшее опьянение было настолько расслабляющим, что она тут же уснула. Даже не попробовав маминых пирогов и бабушкиных помидорчиков.
Проснулась Ирка рано. Мама спала. Бабушки с Люсей не было – они ушли поздним вечером (чтобы не тревожить спящую, все переместились на кухню и долго разговаривали там, стараясь избегать темы, касающейся разительной перемены во внешности и поведении Ирки), не забыв убрать со стола и перемыть посуду. Ирина села за чистый стол, достала из банки соленый огурчик и со смаком им захрустела. Съев один, потом второй и третий, она встала, чтобы поставить чайник. А потом застыла возле окна и стала рассматривать двор, по которому носилась девочкой, пробегала девушкой, степенно ходила молодой женщиной. Вон лавочка, на которой они с братом любили отдохнуть после работы, потрепаться, на ней же они сидели с Люськой, сплетничая об общих подружках, там целовались с Бэком перед тем, как проститься…
