Глава 1
О неправильных жертвах
Руки затекли, пальцы онемели, не двигались, а веревка не ослабла ни на полстолечко. Я и ужом извивалась, и узлы подцепить пыталась – все без толку. Держала меня веревка крепче некуда. Так даже братья ручищами своими не сжимали, а они крепко сдавить могли, синяки после неделю сходили. На совесть меня привязали.
В отчаянии запрокинула голову и посмотрела в синее-пресинее небо, изо рта вырвалось облачко пара и полетело высоко-высоко в прозрачную лазурь. А окрасится небосвод золотистыми предзакатными сумерками, и потянет из леса, что за спиной, стылым и жутким. Скользнет неслышно снежной поземкой, укроет ноги, устремится вверх по стволу, чтобы коснуться губ, вытянуть через них саму жизнь. Сколько тогда продержусь? Против духа льда свой слабенький дар поставить смогу ли? Пожалуй, снежная сущность только порадуется, будет ей тут пир и десерт заодно.
Вот же сглупила! Раньше следовало догадаться, что родня удумала. И в хмурых взглядах отца не углядела приговора себе, и в хмыканьях братьев не распознала. А все потому, что редко когда они ласково в мою сторону смотрели, а к чему привыкла, того почти не замечаешь. Стоило, стоило к жалобам охотников прислушаться, возможно, раньше бы угадала, какую мне долю уготовили.
Отец да братья лучшими звероловами в округе считались, никогда в силках дичь не переводилась, всегда нам мехов на продажу доставало и мяса к столу. Которое солили, вялили, а после в город отвозили. И птицы много было, словно и вправду держалось на моем роду благословение богини Стужи.
В Северных землях только от ее милости все и зависело. Кого невзлюбит, тому жить да бояться, как бы в заснеженном лесу не показался из-за деревьев беловолосый мужчина – любимец богини, над всеми нашими землями хозяин. Ближе всех он был ей по сердцу, и много лет уж так повелось. Его теперь тоже за божество почитали, хотя по легенде был он когда-то человеком. Только имя родное давно позабылось, а называли его Сердце Стужи, не иначе. Всегда шепотом и с оглядкой: не дай мать богиня, призовешь ненароком. Говорят, страшен он был лицом, а вместо сердца у него осколок льда. И только от его желания зависело, поможет он человеку или насмерть заморозит. Вот и боялись его пуще лютого зверя.
У нас же в последнее время такое приключилось: дичь в лесу точно перевелась, ловушки поутру все пустыми находили. А люди поговаривали, будто по ночам в чаще вой раздавался. Не иначе дух ледяной там поселился. Его сперва дарами умилостивить пытались, чтобы зверей не пугал, но, верно, не по нраву пришлись ему каша наваристая да поросенок молочный. Не та сущность оказалась, которую обычными подношениями умаслить можно. Тут жертва побольше требовалась. И стал отец хмуро в мою сторону посматривать. Только и тогда я не догадалась, какая мысль его посетила. Ну не могла взять в толк, что дочь родную в лес потащит. Да только это я его отцом считала, а в семье меня иначе как подкидышем и не называли. Было дело, набрел молодой охотник в лесу на человека. Лежал тот без движения, а снег уже и тело замел наполовину. Осторожно подкрался охотник к сугробу, пригляделся, а оказалось, что то девушка, сознание потерявшая, в лесу замерзала. Одна-одинешенька, ни вещей при ней никаких, ни одежды теплой. Еле-еле дышала к тому времени.
Вот он ее домой и забрал, а дальше отогрел, приютил. Через годик у Найдены той ребенок родился. Охотник, конечно, жениться не думал, кто же на безродной женится. Девушка-то не помнила, откуда она, где дом родной и люди близкие. А у парня невеста была на примете, и поскольку благоволила ему Стужа, то обещал охотник в будущем очень состоятельным мужем сделаться. Только и Найдену он свою никуда не отпускал.
Слышала я однажды, что не раз и не два она пыталась от доли такой убежать и в лесу укрыться, но разве спрячешься, когда тому, кто ее держал, в округе каждый кустик, каждое дерево знакомо. Возвращал он ее, а еще думал, будто ребенок непокорную удержит. Не угадал. Сбежала – и от него, и от меня. Туда сбежала, где никто не отыщет, откуда никто не вернет – в светлые небесные чертоги. И жилось ей там, думаю, слаще, чем мне у родни неприветливой.
Стоит ли упоминать, что отец меня не очень жаловал. Редко я от него доброе слово слышала, все больше попреки и фразу любимую: «Благодарна будь, что в лес не гоню». И сыновья, от законной жены рожденные, когда подрастать начали, эту манеру быстро переняли. Вот тогда я наловчилась от них, норовивших ручищами за косу дернуть или синяков наставить, ускользать и прятаться, чтобы не сыскали. Пригодилось бы мое умение и в этот раз, кабы сообразительней оказалась.
Из леса вдруг потянуло холодом, и я вздрогнула, но не от ледяного дыхания, больше от ужаса. Мороз пока не страшен был, хотя кто другой продрог бы до костей. Из одежды на мне только платье тонкое, золотистое на лямочках держалось. Так и сверкало в лучах заходящего солнца. Жертву ведь нужно красиво приодеть, показать духу – вот оно, твое подношение, прими и не гневайся на нас больше.
Мачеха когда в комнату завела, наряд, на кровати разложенный, показала, признаться, кольнуло в сердце, пробрало до нутра. Отец его когда-то из города привез не для меня, для дочки младшей на приданое, хотя той пока лишь девять зим минуло. Но красивое оно оказалось, глаз не отвести. Сперва золотое платье на тонких лямочках надевалось, все сверкающее, переливающееся, а поверх него пышное, из тонких кружев сплетенное. И довелось же мне такое чудо примерить в последний день жизни. Родня для монстра не поскупилась.
В общем, когда я в те кружева вцепилась, насилу оттащили, да только верхний невесомый наряд уже в лохмотья превратился. Решили тогда в нижнее платье нарядить, и его натягивали чуть ли не всем скопом – сопротивляться и изворачиваться я горазда была.
Наверное, не вырасти подкидыш такой колючкой, и пожалеть бы могли, поплакали бы напоследок, а так привязали в тонюсеньком платье к дереву и побыстрее из леса убрались, на прощальные слова время не тратя. Отец только посмотрел и сказал: «Вся в мать, такая же неблагодарная. А ведь я ей жизнь спас. Вот и ты за родню не переломишься». Сплюнул в сердцах и ушел.
И снова дохнуло по коже морозом, даже тонким ледком плечи взялись, правда, мигом растаяло. Меня дар грел, тот самый, что от матери достался. Больше во всем нашем роду чародеев огня не было. Жаль только, очень слабо магия проявлялась. Люди сказывали, чародеи далеко-далеко жили, в теплых краях, где настоящей северной зимы никогда не знали. Огонь их внутренний был столь силен, что не только духа ледяного на месте мог истребить, но и веревки, тело связавшие, вмиг бы пережег. А у меня выходило лишь стоять возле дерева и не мерзнуть. Да еще маму вспоминать, точнее, представлять: ведь не видела ее никогда. Когда сделала свой первый вздох, она в последний раз выдохнула. Зато именем успела наградить, больно редким для наших мест, а потому чужим. Весной нарекла, или Вессой, как все вокруг называли.
