Пролог
Явление самозванца.
Слова инока Григория, который своей рукой изложил «Историю самозванца Лжедмитрия Первого и сестры его Елены».
***
Я начну с того часа как стал помогать дьяку Ивану Тимофееву в составлении «Временника», в коем была изложена история государства Русского за четыре десятилетия от царя Ивана Васильевича Грозного до Василия Шуйского.
Имя мое инок Григорий, я монах Троице-Сергиева монастыря, и много лет состоял при монастырской книжнице (библиотеке). А когда дьяку Тимофееву понадобился переписчик, отец-игумен посоветовал ему меня, как знающего и книжного человека.
Дьяк выяснил, что сам я в молодые годы был очевидцем событий, которые произошли с лета 7110-го от сотворения мира (1602 от РХ) по лето 7113-е (1605 от РХ). Я не просто видел самозваного царевича Димитрия, но состоял при его особе и много раз беседовал с ним. Знавал я и воеводу Юрия Мнишека и дочь его Марину Мнишек, которая стала женой Димитрия и русской царицей.
Сказал я дьяку и про сестру самозванца Елену, чему тот подивился, ибо ранее ничего про неё не слыхал. А ведь как она блистала при дворе воеводы Мнишека в Самборе! Сколько шляхтичей потеряли тогда свои головы от любви. И затем сыграла она важную роль в походе самозванца и помогла ему достичь трона московского.
Дьяк показал мне свои записи, которые мне надлежало переписать. Я прочел, как после смерти царя и великого князя Ивана Васильевича трон наследовал его слабоумный сын Федор Иванович. Затем, после его смерти, венец Мономаха оказался у Бориса Годунова. А после трон занял беглый монах Чудова монастыря Григорий Отрепьев, выдавший себя за сына Грозного царя Димитрия Ивановича.
И все, что касаемо самозванца, было изложено с большими ошибками и недомолвками. Про сие я честно сказал дьяку, и тот попросил меня самого написать об этом периоде в истории государства.
Назвал я сии записки «История самозванца» и начал оные с 1602 года, когда первые слухи о беглом монахе, назвавшимся царским именем, появились на Москве.
Затем я сразу перескочил в лето 1604-е от Рождества Христова, когда сам непосредственно стал участником событий. Тогда совсем молодым человеком я впервые встретил Елену, редкой красоты женщину, которая, как, оказалось, была родной сестрой самозваного царевича. Я уже стар и плоть моя давно смирилась, но до сих пор волнует меня воспоминание о той первой нашей встрече в Самборском замке.
Сколько раз потом был я свидетелем смелости сей девицы. Как помогла она самозванцу взять многие пограничные крепости без единого выстрела, ибо сами они отворили ворота перед «царевичем». Какие страсти кипели вокруг неё, и какие мужчины добивались её любви.
А ныне у дьяка в его листах нет ни слова об этой женщине. Словно и не существовала она никогда, и шло все без её участия. И потому моя история может показаться кому-то странной, и кое-кто даже может не поверить мне, но стану говорить лишь то, что видел своими глазами.
Как давно сие было. Словно и не я то был, но иной человек. Ибо, как сказал царь Соломон: «Блажен человек, который снискал мудрость, и человек, который приобрел разум, потому что это лучше приобретения серебра, и прибыли от мудрости больше, чем от золота».
***
Далее все записи даются на основании «Истории самозванца Лжедмитрия Первого и сестры его Елены».
***
Сведения о самозванце
Январь 1602 года.
По снежной дороге мчались сани, запряженные четверкой вороных. Государев дьяк Посольского приказа Василий Шишкин ехал в Москву.
Радостно было дьяку. Давно мечтал он о дороге назад к родному дому. Еще два месяца тому хотел он отправиться в путь, но не желали недруги видеть его в Белокаменной. Слишком многим перешел он дорогу, и выгодно было врагам держать Шишкина подальше от дел настоящих, касаемых судеб государства Московского.
Выслали его в Новгород, и велено было Шишкину сидеть там и носа на Москву не казать. Не было у дьяка среди больших людей доброхотов, которые могли бы его от недругов прикрыть. Роду он был незнатного и предки его больших мест не занимали. Никто из них выше подьячего с приписью не прыгал, на хлебных местах не сиживал, и потому не досталось Шишкину ни казны богатой, ни связей добрых. Однако был сей дьяк зело умен и сам продвинулся по службе, ибо и иноземные языки знал, и книги читал, и хитрости разные ведал. От того и пошел служить в Приказ посольских дел. Стал толмачом, затем подьячим, а затем и до дьяка дорос. Но Фортуна отвернулась от Шишкина.
Слишком многие стали завидовать на его удачу. Заговорили недруги, что не по чину вознёсся худородный мужичина. И стали Шишкину всяко мешать: чернили перед начальными людьми, обвиняли во мздоимстве1, в глупости и еще много было чего. И поносные кляузы2 сделали дело. Время царствования государя Федора Ивановича не стало для Шишкина хорошим временем, особливо после страшного дела в Угличе3.
Был Шишкин в те поры в подручных у думного дьяка Битяговского, что надзор за малолетним царевичем Димитрием имел по поручению великого боярина Бориса Годунова. Отрядили его из Приказа посольского в Углич. Шишкин поначалу обрадовался. Хоть и выслали из Москвы, но не куда-нибудь, а в удел царевича, наследника трона. Выдвинется дьяк при малом дворе, а там, глядишь, и Димитрий4 царем станет, и двор из малого в большой оборотится.
Однако через месяц, как прибыл в Углич Шишкин, царевича зарезали. Конечно, самого дьяка посольского приказа никто и ни в чем не винил. Не был он близок к угличскому двору и больших дел не делал. Но в опалу все равно попал, хотя истинные виновники убийства не только не понесли наказания, но и возвышены были.
С тех пор, хоть и был Шишкин дьяком, а поручения исполнял самые мелкие. Ни почета, ни злата не нажил и стал пить горькую. Много пропадал дьяк в государевых кабаках, заливал обиду и через то многие ссоры были у него с женой. Когда московский трон занял государь Борис Федорович, появилась у дьяка надежда. Этот умный и деятельный правитель возвышал людей не по знатности, а по разуму. Но и здесь дьяку не повезло. Не допустили его ни разу пред государевы очи, и не было у царя возможности оценить Шишкина. А женка все грызла и грызла его. Пришлось дьяку идти на поклон к большому боярину Ивану Мстиславскому. Был у него один ход в дом сего вельможи. Знал дьяк боярского дворецкого, который приходился родней жене Шишкина.
Но и здесь капризная Фортуна не повернулась к дьяку ликом. Как только был он принят большим боярином, и было ему обещано кое-что, как звезда самого Мстиславского закатилась. Боярин примкнул не к тем людям при дворе и по царскому приказу его постригли в монахи.
Вот и добрались недруги до Шишкина. Ему все припомнили. И угличское его сидение, и питие горькое, и разговоры ненужные, и слова, спьяну сказанные про порядки московские. Отослали с глаз долой с мелким поручением в Новгород. А оттуда, дабы вернуться обратно в Москву, надобно было нечто важное свершить. Занимался же Шишкин делами токмо незначительными. Вот и получалось, что надолго его услали. Просидит в Новгороде год-другой-третий и спишут его за ненадобностью, ибо нет у сего дьяка ни родни, ни злата, и государству от него прибыль небольшая…
