Склон сопки не крутой, и охотник идет не спеша к её вершине, не останавливаясь. По тому, что он смотрит только под ноги, ясно – дорогу он знает, идет уверенно. Если бы он поднял голову и оглянулся назад и в сторону, то увидел бы, что метрах в двухстах от него параллельно его пути по глубокому снегу трусит стая волков. Вперед, периодически разбивая грудью снег, пытается вырваться молодой резвый самец. Но его всякий раз одним взглядом и легким оскалом останавливает бегущая впереди черная волчица. Вся стая волков серая, с белыми от инея хребтами и головами, и волчица выделяется среди них черной тенью, и её седой воротник припорошенный инеем кажется убранством вожака, дорогим атрибутом власти в стае. Волчица сохраняет скорость движения и дистанцию от путника, при этом, не пытаясь делать это скрытно. Она не крадется, не выслеживает охотника, она со своей стаей сопровождает его.
Перевалив через вершину сопки и спустившись на несколько метров на другую её сторону, путник останавливается и, не спеша, снимает широкие лыжи. Накрывает ими невысокий снежный холмик, под которым, видимо, прячется знакомый ему камень, затем снимает с плеч небольшой рюкзак и укладывает его на лыжи. Сняв шапку, вытирает ею лоб и оглядывается по сторонам. Вокруг белое безмолвие, небо затянуто низкими облаками, из которых периодически сыплются редкие колючие снежинки, низкорослые полярные деревца и кустики придавлены тяжелыми снежными шапками. Стаю волков он не видит, потому, что она отстала от него и находится еще за склоном сопки. Человек усаживается на свой рюкзак, свободно вытягивает ноги, шапку возвращает на голову, сдвинув её на затылок, руки кладет на вытянутые ноги и прикрывает глаза. Дышит легко, неслышно, ресницы глаз сначала трепещут, потом замирают. Но человек не задремал, по сосредоточенному лицу и не опущенной голове можно предположить, что он глубоко задумался.
Теперь уже можно рассмотреть человека. Это крепкий, высокого роста старик с седой щетиной на щеках и подбородке и прядью серебряных густых волос, выбивающихся из-под шапки. Первое определение его, как охотника, видимо неверно, поскольку никакого оружия при нем нет. Даже палки у него в руках нет. Вот на подпояске виден короткий нож в чехле. По его размерам можно судить, что предназначен он скорее для подручных работ путника, чем для охоты. Место, где старик устроился на отдых, еще заметно тем, что прямо напротив сидящего человека возвышается снежный холм высотой, если не считать снежной шапки, около метра. Даже укрывший эту каменную глыбу снег не скрывает её идеально круглого сечения. И лежит эта каменная глыба в центре плоской снежной площадки, такой же правильной круглой формы, без единого камня или кустика. До ближайших камней и холмиков не менее двадцати метров.
У старика задрожали ресницы. Глаза он не открывает, но сквозь ресницы видит сидящую перед ним на камне волчицу. Он вновь зажмуривается.
– «Здравствуй, Берко», – и лица старика коснулась волна тепла.
– «Дорогая моя, Олюшко, я так и не научился приветствовать тебя при встрече. Мне тоже хочется сказать тебе – здравствуй…».
Глаза старика закрыты, но он видит перед собой женщину. Там, где сидела волчица, теперь, подогнув в сторону ноги, сидит женщина. Одной рукой она оперлась о камень, второй поправляет капюшон. Капюшон малицы, отороченный белым мехом, опущен на лицо так, что закрывает от взгляда большую часть лица. Сквозь мех два теплых лучика из бездны глаз. Подбородок и щеки прикрыты стянутым цветным шнурком совиком, одетым поверх малицы.
– «Милая моя, Олюшко, ты сегодня оделась так, как одевалась всегда, когда мы были вместе. Почему? Ты что-то хочешь мне этим сказать?
– «Я обеспокоена. Ты последнее время много думаешь обо мне, как будто зовешь. Что случилось? Ты всегда был таким сильным, надежным. Мне с тобой было спокойно. Но вот, ты…».
– «Ты почувствовала? А что скрывать? Я очень тоскую по тебе. Дарованное мне долголетие с годами тяготит. Я этого не ожидал. Ты же знаешь, я умею контролировать свое душевное состояние, умею владеть чувствами. Но вот разлуку с тобой переносить все тяжелее».
– «А я все чаще вспоминаю моего молодого Медвежонка, Берко. Какой ты был, однако, красавчик! Как мне повезло! На тебя претендовали многие ведуньи. А уж какие красавицы были! Мне ли с ними было ровняться. Помнишь? Келду, Елену…, а Марго? Её я больше всех опасалась, думала, приворожит она тебя».
– «Не лукавь! Мы с тобой об этом уже не раз говорили. Ты меня приворожила сразу, при первой встрече. Однажды и навсегда».
Старик поднимает руку с колена и, как бы, протягивает её к собеседнице.
– «Как мне хочется прикоснуться к тебе! Вот, все понимаю, и ничего не могу с собой поделать».
– «Милый мой Медвежонок! Раньше ты был сдержаннее. В тебе просыпается тот мальчишка, которого я знала в своей юности».
– «Я человек, Олюшко, и мне свойственны человеческие слабости. Старики к старости возвращаются к своим истокам».
– «Зачем ты говоришь о старости? Может ты забыл, что и половины земного пути ты еще не прошел?»
– « Как я это могу забыть? Нет, я это не забыл. Но очень горько, что ты так рано покинула меня. Непонятное испытание. Только с тобой я мог позволять себе такие вольности – быть до конца человеком. И мои слабости проявлялись только в твоем присутствии. Помнишь? Понимаешь, о чем я?».
– «Понимаю. И потому я здесь».
– «Олюшко, ты что-то не договариваешь?».
– «Какой ты у меня проницательный, Медвежонок. Но я хочу подольше поболтать с тобой о пустяках. Ты ведь не спешишь?».
На ресницы старика упали несколько крупных снежинок. Ресницы дрогнули. Волчица сидела на своем месте и неотрывно глядела на него янтарными глазами. Старик прикрыл веки.
– «Какой ты колючий. Не бреешься? На тебя это не похоже…, скажи, ты скучаешь по Варе?».
– «Да-а…, Варя…, конечно, мне её не хватает. Раньше, она меня навещала, и мы болтали обо всем. Легко, как два родных человека, которым хочется поделиться друг с другом новостями и взглядами. Знаешь, что меня всегда забавляло? Это то, что она считает меня своим дедом. И это при всех её знаниях о нашей жизни. А ведь я ей трижды прадед. Я даже тогда, когда она уезжала, невольно насмешил её родителей – упреждая встречу с Варей, попросил их случайно не открыть эту „тайну“. Они посмеялись, мол, она не маленькая, и тайна эта уж больно условная. Ну, узнает, и что? А я тогда сказал, что мне нравится быть её прямым дедом. Хорошо, „папа“ – посмеялись они».
