Последние дни апреля в небольшом северном городе. Утро. На скамейке в больничном парке сидит и читает местную газету Мать. Ее голова закутана в платок. На носу – старомодные очки. Она – в поношенном пальто и в видавших виды ботинках. Чирикают птицы, пасмурно. Появляется Панин. Он – в стареньком белом плаще, который был в моде в восьмидесятых годах прошлого века, мятых брюках, нечищеной обуви, без шапки. В руках у него – бывалая спортивная сумка и гитара в простом матерчатом чехле. У него – землистый цвет лица, он плохо побрит, под глазами – мешки. Чувствуется, что он с похмелья.
П а н и н. Вот ты где спряталась…
М а т ь. Валера?!
П а н и н. Я, понимаешь, сразу в палату, а мне – кофе выпила, и гулять пошла…
М а т ь. Соседки смотрят «Модный приговор». А вечером будут смотреть «Давай поженимся». Я здесь возненавидела всех российских баб. Валера… Господи, откуда?
Панин бросает сумку, торопливо, но бережно кладет на нее гитару, неуклюже подходит к Матери. Та с трудом встает на ноги, роняя газету на землю. Потом подносит руки к лицу, снимает очки и так, с прижатыми к лицу руками и очками, утыкается в грудь Панину. Тот неумело пытается обнять ее за плечи.
П а н и н. Ну, что ты, мама… Ну, перестань. Я же приехал.
М а т ь. Как ты сюда попал, ведь у нас карантин.
П а н и н. Ну, не плачь… Ну, что ты…
М а т ь. Надо уйти за пищеблок, там погреба. За ними все прячутся. Не то главврач застукает. Он тут уже бродил с утра, глазами зыркал.
П а н и н. Мама…
М а т ь. Вообще-то он хороший. Как специалист. Но человек уж очень тяжелый. Я его давно знаю.
Мать слегка отстраняется от Панина, вытирает слезы, всматривается в его лицо. Панин хочет ее поцеловать, но она отстраняется еще больше.
М а т ь. Постарел. Ты завтракал?
П а н и н. В поезде перехватил. Неважно.
М а т ь. Опять «неважно».
Мать кашляет, достает носовой платок.
П а н и н. Пить только хочется.
М а т ь. У меня есть минералка! Но она в палате. Я сейчас!
П а н и н. Да ладно, перебьюсь.
М а т ь. Посидишь за погребами, пока я схожу. Только…
Снова сильно кашляет, держась за грудь.
М а т ь. Сейчас, погоди… Сейчас…
П а н и н. Да переживу я, не суетись! Погреба какие-то. Давай здесь посидим.
М а т ь и П а н и н опускаются на скамейку. Кашляя, М а т ь по-прежнему всматривается в его лицо. Тот поднимает с земли газету, разглаживает ее на коленях.
П а н и н. Ну, конечно, «Петровский вестник» родимый. И что пишут?
М а т ь. Что вторая жена не смотрит за тобой так же, как и первая.
П а н и н. Вторая, как и первая, смотрела только на себя. Сопровождая наблюдения нытьем о морщинах и целлюлите.
М а т ь. Так я и знала.
П а н и н. Я был ни при чем, но попадало все равно мне.
Читает в газете.
П а н и н. «Начальники новые – порядки старые». Понятно…
М а т ь. Что это значит – «был», «попадало»? Почему в прошедшем времени?
П а н и н. Ей все время не хватало денег. Она думала о них даже во сне. Потом просыпалась и думала о них в постели. До часу дня. Развод.
М а т ь. Ты же хорошо зарабатывал. А любовь? Ведь была же такая любовь!
П а н и н. Мама, никакой любви вообще нет. Есть три сущности: мужчина, женщина и деньги. Все, что происходит, лишь разные комбинации между ними.
М а т ь. Еще есть внуки. Вернее, их полное и, кажется, окончательное отсутствие. Ты давно сдавал кровь на сахар?
П а н и н. Сахар в крови на рождаемость не влияет.
М а т ь. Ты все время хочешь пить. Это может быть признаком диабета.
П а н и н. Это признак бессонных ночей. В купе образовался долговременный спаянный коллектив. Заметили гитару, отказать я не смог…
М а т ь. А откуда у тебя этот плащ?
П а н и н. Не помню. Кажется, подарил кто-то из жен. Давно. А что? Плащ как плащ.
М а т ь держит паузу, подбирая слова. Потом нерешительно гладит П а н и н а по рукаву.
М а т ь. По-моему, он уже не очень… модный.
П а н и н. Что ты говоришь!
М а т ь. Да и сезон белых плащей еще не настал.
П а н и н, наконец, закрывает газетуи поворачивается к М а т е р и.
П а н и н. Зато настал сезон белых халатов. Этот ваш главврач не только людей гоняет, он их еще пугает до смерти!
М а т ь. Как… «пугает»?
П а н и н. Ведь это он мне телеграмму прислал – «срочно приезжайте».
М а т ь. Телеграмму? Он не говорил.
П а н и н. Не говорил? Забавный дядя.
Пауза.
П а н и н. Ну, не говорил и не говорил. Я бы и сам приехал! Пять суток на поезде, какие проблемы?
М а т ь. Кажется, я понимаю. Видимо, им нужно согласие родственников.
П а н и н. Согласие? На что?
М а т ь. На операцию. Он говорил про операцию. А родственник у меня один – это ты. Иван Петрович не в счет. Я с ним больше не живу.
П а н и н. Хоть одна приятная новость. А что у тебя такое?
М а т ь. Они говорят: «хроническая обструктивная болезнь легких». Вот как! Или сокращенно —«ХОБЛ».
П а н и н. Дела… Сложная операция?
М а т ь. Вырежут легкое, да и отпустят. На тот свет.
П а н и н. Ну что за шутки, ей-богу…
М а т ь. Впрочем, тут еще есть врачи. Я их знаю. Приезжала раньше.
П а н и н. Старая школа?
М а т ь. Проклятое советское наследие. Поэтому надежда еще есть.
П а н и н. Можно, я покурю?
М а т ь. Кури, конечно. А меня заставили бросить. Теперь, чтобы не курить, пью воду.
П а н и н. Ну и правильно.
М а т ь. Очень хороший способ. Как понервничаешь, наливаешь полный стакан. И медленно – главное, медленно – пьешь. Маленькими глоточками и с ощущением победы над собой.
П а н и н. Вижу перед собой полный стакан холодной газированной воды.
М а т ь. Сейчас принесу, погоди. Ты не сказал, как у тебя на работе?
П а н и н. Нормально пока.
М а т ь. А так – все по-прежнему? Рюкзак, ледоруб? Гитара, я смотрю…
П а н и н. Почему бы и нет? Но сейчас реже – получил отдел…
М а т ь. Молодец…
П а н и н. Пришел новый редактор. Племянник мэра. Двадцать семь лет, в профессии – полный идиот. Месяц просто сидел и кроссворды решал. Потом вдруг вызывает: «Вы, Валерий Дмитриевич, неплохой журналист, вот только темы берете какие-то неактуальные. Горные лыжи, прыжки с парашютом… Поисковые отряды… Это – нафталин, говорит, отрыжки застойного периода. Народу это не нужно».
