Весна в этом году, выдалась очень холодной и дождливой. Интересная насмешка судьбы или скорей, жизненное совпадение.
Когда-то давно Вика ужасно не любила зимы и отдавала свое предпочтение весне. Когда мир, казалось, просыпается от спячки, начинает играть красками зелень, цветы распускаются и радуют глаз. Солнце греет теплее, свежий ветер приносит долгожданное освобождение от зимних печалей и хлопот.
Теперь весну она стала ненавидеть. Люто. Как февральские морозы и ветра. Интересно получается.
Месяц, который она люто ненавидела в ее родном языке имел именно такое название. Лютый. Февраль.
Теперь еще и апрель к нему в компанию прибавился.
За окном моросил противный мелкий дождь, на участке слякотно и сыро.
И она стояла и смотрела на это.
Тучи серые закрыли собой солнце: ни лучика света не видно. Только серая промозглая темнота.
Прямо как у нее на душе.
Сколько лет она не плакала,– было ощущение, что слезы давно закончились. И даже когда хотелось, казалось, легче от слез станет,– не могла.
А вот сейчас прорвало плотину.
Тихо и без крика, истерики. На них просто не было сил.
Она не могла отойти от окна, чтобы сесть на стул или лечь на пол. Не могла пошевелить рукой и вытереть свои щеки от слез. Не могла пойти и сделать хоть что-то, чтобы прекратилось это поганое ощущение в груди.
Жжение затухающих углей. Вроде не так больно, но только от того, что гореть там уже просто нечему.
Все покрылось золой и пеплом.
Будто умирала медленно, минута за минутой.
Не видела стрелки часов, сумерки за окном, как включился фонарь, реагирующий на движение и отодвинулись ворота.
Она, будто в вакууме находилась,– вокруг не было даже воздуха. Только пустота. Абсолютная.
Раньше она ее боялась – пустоты. Сейчас рада. Пустота станет для нее анестезией, потому что оторвать от себя половину и обойтись без боли – это нереально. Но, в хирургии встречаются ситуации, когда просто необходимо отрезать больше, чтобы не началась гангрена, чтобы не умереть и суметь жить дальше.
Не стала поворачиваться на звук открываемой двери и хозяйские уверенные шаги: Сава всегда был уверен в своих поступках и решениях. Никогда не давал себе слабины или возможности усомниться в правильности своего поступка.
Он ошибся. И за эту ошибку платить придется ей.
– Ты чего в темноте сидишь? – чуть хриплый и настороженный голос проник в каждую клеточку, заставил съежиться и замереть в ожидании.
Саве стоило только зайти в дом и он сразу понял, что с ней что-то не так. Этой мысли Вика улыбнулась. Еще день назад это приводило ее в бешенный восторг: Сава угадывал ее настроение, он его собственной кожей, казалось, ощущал, знал на вкус ее грусть, ее печаль и радость. Теперь же ничего, кроме пустоты, оберегающей ее же собственный рассудок, не было.
Она вздрогнула, когда чуть холодные ладони прижали ее к крепкому телу, а шеи коснулся жаркий поцелуй.
– Кажется не видел тебя целую вечность, так соскучился! – отросшая за день щетина приятно царапала кожу, и Вика начала дрожать уже отнюдь не от боли. От отвращения на саму себя. Тело реагировало на него. Ей было больно, душа кровавыми язвами покрылась, не успевшими затянуться как следует, а желание в теле возникло сразу… от одного касания, от его губ, от его запаха резкого, но такого родного, от жёсткой щетины, царапнувшей оголившиеся нервы.
– Тебе конверт принесли, – сухо проговорила и оттолкнула его руки от себя. И поворачиваться к нему, лицом, не стала.
Этих слез он не увидит. Не заслужил!
Сложила руки за спиной и сцепила их в замок, кажется до хруста в суставах.
– Конверт?
– На столе лежит, – от плотной бумаги у нее на пальцах остались невидимые, но чересчур ощутимые ожоги, до сих пор подушечки горели огнем, трескались и кровоточили.
– Что происходит? – он резко развернул ее к себе, не обратив и малейшего внимания на тот конверт, – Ты плачешь?
Как бы она хотела сейчас потерять память. Вычеркнуть из своей жизни пять лет лжи. Забыть и не чувствовать никогда этой поганой любви к нему. К его карим глазам, насупленным бровям и этим упрямым губам. Как бы хотела не помнить тепло и ласку его рук, силу его страсти, -доводящую ее до слез,– нежность. Ничего не хотела. Только забыть его навсегда.
– Нет, не плачу, – тихо прошептала, – Я оплакиваю.
Лицо его закаменело.
– Бабушка? – он видимо решил, что кто-то умер.
– Она, слава Богу, в порядке.
– Ты можешь нормально объяснить, что с тобой творится, а не говорить загадками? – этим спокойным тоном он ее пугал больше чем, когда орал. Мороз пополз по коже.
– Не могу, потому что ничего нормального в этой ситуации нет, – резко отрезала.
– В какой ситуации, Вика!? – рявкнул и взял в руки конверт, – Ты читала, что в нем? Кто принес?
Он наконец добрался до сути проблемы, и она не сумела скрыть гримасу боли на лице, отчего Сава дернулся было подойти к ней еще ближе, но она отступила на шаг назад, увеличивая между ними пространство.
– Тебе знакома Шахова Ирина, Сава?
Он не занервничал, не стал оправдываться или извиняться. Только глаза выдавали его с головой, точнее он позволял ей увидеть, что внутри него начала просыпаться буря, что эмоции на какое-то время заволокли и так темные глаза, делая их еще темнее.
Против воли на губах появилась улыбка.
Он не изменится. Упрямый, для этого, слишком.
Она не ждала от него каких-то оправданий или обещаний, но и молчания тоже не ждала.
Сава смотрел на нее и молчал. Может, пытался подобрать слова или собирался с мыслями, хотя поверить в то, что ему нечем себя оправдать довольно трудно.
– Почему ты молчишь? – голос ее звучал жалко и вся она сама выглядела глупо и жалко. Плакала. Позволяла ему видеть, что ей настолько больно.
– Я не знаю, что тебе сказать и не причинить еще больше боли, чем уже есть.
– Может скажешь почему ты мне врал, глядя в глаза, пять лет?
– Я не врал.
– Не врал?
– Я люблю тебя! Тебя и никого другого!
– Ты женат! Сава, ты женат! Ты считаешь это не ложь?
– Это не имеет значения! – он снова приблизился и больше не собирался давать ей шанса на побег, – Послушай, мой брак – это формальность. Я и Ира давно не вместе, еще задолго до встречи с тобой мы перестали жить вместе.
– Ты думаешь этот факт как-то все исправит? Не имеет значения? Для кого? Для тебя?
Наверное, она поцарапала себе ладони ногтями, потому что физическая боль ее отрезвила, всколыхнула, и слезы прекратились.
– Для тебя. Ты моя женщина, что бы ты сейчас не думала по этому поводу, но ты моя. Ни она, ни кто-то другой, а ты.
– Она твоя жена, Сава. Жена. Она твоя, перед законом людским и божьим! А я… лю…лю-любовница, – она хотела бы выплюнуть это слово презрительно, но начала заикаться и заговариваться.
– Не смей! – последний шаг и он оказался рядом, схватил руками и обнял так крепко, как мог позволить себе, – Не смей унижать себя, я тебя люблю, понимаешь?! Никого никогда не любил. Только тебя. Всегда.
