по стопам Рэя Брэдбери:
«– Ты проиграешь, ты проиграешь!
– А я люблю брать верх. Что ж…»
«Смерть и дева»
Его привезли в стационар под утро в бессознательном состоянии. Лица окружающих людей хмурились от недосыпания, озабоченности и сырого ненастья, поглотившего очертания улиц. Туман – явление исключительное для этого времени года – состоял из мельчайших, видимых глазом пузырьков, перемещающихся в воздухе отдельными струйками и клочками. Движения рук осаждали на незащищенной одеждой коже тонкую водяную пленку. Сырость собиралась в капли, по запястьям пробиралась в рукава. Уныние, насаждаемое непогодой, проникло сквозь стены лечебного учреждения и парализовало активность медицинского персонала.
В отдельной палате его положили на провалившуюся кровать в застиранные чуть ли не до ветхого состояния простыни, принимавшие не один десяток немощных тел. Такие простыни, предназначенные для общественного пользования, бывают обычно в плацкартных вагонах, больницах и всяческих богадельнях, аккуратно поименованных детскими домами, домами престарелых, социальными приютами и прочее. Выполнив необходимые процедуры, некоторое время наблюдали за его состоянием. Ухудшения не замечалось, но и облегчение не приходило. Свистящее дыхание, куполом вздымающаяся грудь, испарина от непрестанного напряжения, бледный открытый рот, хватающий воздух, горящие щеки и полуприкрытые глаза, высматривающие что-то внутри, в кромешной темноте черепной коробки. Больше помочь ему было нечем. Привыкшая к людским страданиям и надоедливым капризам дежурная медсестра – одна на весь этаж – посчитала роскошью оставаться с ним долее. С порога окинув палату хозяйским взглядом, она потушила ненужный свет, аккуратно прикрыла дверь и направилась в дежурный покой.
Утренний сумрак начал рассеиваться. Боль в безнадёжно уставших мышцах достала потускневшее сознание. Он очнулся. Непослушным взглядом побродил по пустой комнате. На фоне светлеющего оконного проема выделялось ярко-белое пятно. Он вгляделся, до рези напрягая зрение. Пятно сформировалось в женскую фигуру.
Молодая женщина смотрела в окно, опираясь руками о подоконник, склонив набок голову с пышными, непонятного цвета волосами. Короткий белый халат оставлял высоко открытыми ее ноги. Обведенные будто по лекалу, они, казалось, испускали матовый свет.
Занятное свойство подобных женских ножек, встречающихся среди унылой обыденности бессовестно редко, в активной мужской психике всегда вызывает желание прикоснуться к ним рукой и в нежном движении снизу вверх ощутить упругость их рельефной поверхности.
Одна нога ослаблена в колене, другая держит вес. Тонкий халат, обтекающий тело, беззастенчиво передавал форму столь же восхитительного бедра, и во всей фигуре, преломлённой в талии безмятежной позой, невозможно было отыскать малейшего несовершенства. При высоком росте она была удивительно пропорциональна и оставляла впечатление хрупкой женственности. На ногах, поблескивая ярко-красным глянцем, изящно сидели тонкие босоножки на невысоком каблучке.
– Девушка,.. где я нахожусь? Что-то… нехорошо мне, дурнота какая-то тягучая.
Она медленно повернулась, опустила руки в карманы халата. Он увидел юное лицо. Зеленый немигающий взгляд, вырвавшись из-под длинных ресниц, коснулся его пылающих щёк. С них тут же схлынула кровь. Её красота – холодная красота полированного мрамора – заставила его содрогнуться.
– Вы находитесь в изоляторе второй городской поликлиники, а плохо Вам оттого, что Ваши жизненные возможности на исходе.
– Что Вы мне… – слова появлялись медленно, с трудом прерывая дыхание, – … такое говорите?.. Зачем? Помогите же… Да сделайте что-нибудь… укол какой… Ну, что же Вы… стоите, девушка?!
Её спокойствие пугало. Слабость прокралась к сердцу. Ему стало до жути жаль себя. В уголках глаз появились невольные слезы. Она не двинулась с места и по-прежнему внимательно смотрела на него, как будто что-то решая. Прошло немного времени, прежде чем она заговорила вновь.
– Вы ошибаетесь в идентификации… То, что в Вашем восприятии ассоциируется с данным образом, имеет иную сущность.
– И… и какую же?
– Смерть… И я помогу тебе. Времени у нас совсем мало, пойдем!
– Кто учил… тебя… так глупо… шутить? Главврач? Я вот сейчас… позвоню…
– Зачем же так… нервничать? – голос прошелестел подобно листве от случайного дуновения. В нем слышалась легкая растерянность. Затем мягким упреком проскользнули нотки оправдания:
– Я не шучу.
Он сделал усилие, стараясь дотянуться до кнопки звонка. Рука не слушалась.
– Не утруждайся, никто не придет.
– Пользуешься тем,.. что одна на дежурстве?
– Я не отношусь к персоналу поликлиники, я – cмерть. И, пожалуйста, постарайся успокоиться.
Он почувствовал, как начали застывать ноги, и в отчаянии стал озираться по сторонам. Какая огромная вокруг пустота, и – ничего, что могло бы обещать защиту.
– Всё? Конец!??
– Тебе это кажется настолько невероятным? – голос её теперь, когда он перестал цепляться за спасительное неверие, звучал успокаивающе, совсем ласково. – Полно. Много раз ты задавался вопросом: как это бывает; и теперь, когда настала пора узнать, тебя что-то смущает? Ужели тебе не хочется испытать, что это такое? Поверь: ощущения очень сильные, таких у тебя не бывало; сильнее всего, что встречалось в жизни.
– Это.., нав-верное,.. ужасно неприятно, – дрожь, извечная спутница страха, зародившись где-то в районе желудка, усилилась настолько, что он начал непроизвольно заикаться.
– Вовсе нет, абсолютно умозрительное заблуждение… но, если даже и так, так ведь только раз, единственный. Разве не любопытно? Человек стремится познать всё.
– Я… б-боюсь этого.
– Вполне естественно, и… совершенно напрасно! Не нужно бояться…
– Да!?. Ну ты даёшь… от-ткровения. Как бы это… ещё ус-строить… обкуриться гашиша… м-может!?
– Совсем необязательно обкуриваться гашишем, – деликатная поправка в грамматике и строгий тон придавали словам весомости, – равно как и использовать для создания душевного псевдоравновесия другие природные алкалоиды… или синтезированные вещества эйфорического, гипнотического, галлюциногенного действия. В момент смерти у многих видения появляются сами по себе, у тебя они должны быть прекрасны, – в подтверждение она грациозным жестом балетной примы провела рукой от лица вниз до полы халата и вытянула кисть в его направлении открытой ладонью вверх.
Он увидел исходящее от её фигуры ангельское сияние, каким его могли представить себе в равной степени и праведник, и закоренелый грешник. Крепко зажмурившись, он исключил возможность восторгаться прекрасным видением, а когда решился открыть глаза, всё было как прежде: она стояла на своём месте, опустив руки в карманы халата.
