- Пухляш! Не спи на работе, стейк сам себя не приготовит.
Улыбка двухметрового гада-шефа, склонившегося надо мной и почти ласково треплющего меня за щёку, любому другому могла бы показаться обаятельной. Я же знала - с таким оскалом он сожрёт кого хочешь и даже не подавится. Особенно меня.
- Отстань, я не сплю.
Я врала - едва притулилась около стола, как склонила голову и засопела. Кажется, мне даже успело присниться что-то приятное.
- Я вижу. Приготовь заказ, пока клиент не ушёл. Не даст чаевых официанту - работаешь в этом месяце без премии.
Едва он отвернулся, так и не дождавшись моего «да, шеф», показала язык и достала из холодильника мясо. Что ж, если представить на месте куска говядины Орловского, может, будет не так обидно получить выговор на ровном месте.
Орловский - это мой босс. Точнее, шеф-повар ресторанчика «Стяг». А если совсем точнее - Орловский Андрей Николаевич, шеф-повар, босс и самая большая задница на свете. Сколько себя помню, он всегда выводил меня из себя. Даже когда мы жили в разных городах, умудрялся напоминать о себе время от времени. То шуткой, вскользь сказанной во время того, как поздравлял меня по телефону с днём рождения, а то и вовсе букетом из контрацептивов, присланных с курьером.
Не было ни дня, когда я бы не вспоминала о том, что Орловский существует на белом свете. Он просто не давал мне возможности это забыть.
И вот теперь, когда его мать, по совместительству владелица небольшого ресторана на окраине Санкт-Петербурга, пригласила меня работать у неё, наличие Андрея рядом стало совсем уж каждодневным. И он пользовался этим с лихвой.
Но в целом же я была очень благодарна за то, что работаю в «Стяге». Кулинария была моей страстью всегда, Наверное, с тех самых пор, когда мне было три года и я лепила куличики в песочнице, рассаживала в круг кукол и кормила их ими, делая вид, что это торты. Потом я стала читать мамины поваренные книги вместо того, что задавали мне в школе, и не успокоилась, пока не выучила все рецепты наизусть.
Следующим этапом стала выдумка новых кулинарных шедевров или адаптация продуктов из списка к реалиям российской жизни.
И каково же было моё удивление, когда я поступила в кулинарный техникум, и узнала, что Орловского снаряжают учиться не куда-нибудь, а во Францию. И, по удивительному совпадению, именно кулинарному искусству.
- Пухляш, ну? Стейк готов?
- Для медиум вэлла прошло слишком мало времени. И меня зовут Рита! - огрызаюсь я, когда Андрей материализуется за моим плечом и, заглянув через него, воззревается на кусок мяса, который я переворачиваю, чтобы он не подгорел.
- Он дойдёт на тарелке, когда дашь ему отдохнуть перед подачей.
В голосе шефа слышатся какие-то противные нотки, хотя, возможно, мне это только кажется. А его близость нервирует. Не зря наше знакомство два десятка лет назад началось с ударом погремушкой точно в лоб Орловского. Сейчас мне тоже хочется чем-нибудь в него запустить.
- Я повар, и я знаю, что я делаю!
Схватив сковородку за ручку, охаю, когда поверх моих пальцев смыкается ладонь Андрея. Он настойчиво пытается снять стейк с огня, я - точно так же настойчиво пытаюсь ему помешать.
- Отпусти, - шепчет он предупредительно мне на ухо.
- И не подумаю.
- Я шеф, и я знаю, что делаю, - передразнивает он меня.
Я делаю какое-то неуловимое даже для самой себя движение, ударяясь затылком о грудную клетку Орловского. И он сдавленно охает и… отпускает ручку. Кусок мяса, взметнувшись в воздух, пролетает пару метров, чудом никого не зацепив по дороге, и плюхается на пол.
Чёрт! Теперь всё переделывать… И не только переделывать.
- Штраф в размере стоимости трёх стейков, - тихо говорит Орловский прежде, чем отправляться готовить Нисуаз. - И только попробуй передержать следующий.
Не передержу. Отработать в минус этот день и задолжать шефу - слишком непозволительная роскошь даже для меня. Я вздыхаю, заново ставя сковороду на огонь. Совсем скоро домой. А завтра - выходной. И только благодаря этим мыслям я чувствую себя более-менее успокоившейся.
Утро врывается в мой сон c головной болью и насморком. Открываю глаза с трудом, а они слезятся - то ли аллергия на что-то, то ли умудрилась простыть прямо посреди июня. На сотовом - три пропущенных от матери Орловского, которую в нерабочее время я зову просто тётей Таней. Интересно, зачем она мне названивала, да ещё и так настойчиво? Может, Андрей рассказал, что вчера я загубила отличный кусок мраморной говядины? Нет, на него это непохоже. Он был занозой в заднице, но не ябедой. Значит, причина совсем не в её заносчивом сыночке.
- Тёть Тань, вы мне звонили? - говорю я в трубку с истинно французским прононсом.
- Оу, - отвечает она без приветствия. - Вопрос отменяется. Ты заболела?
В её голосе - искреннее участие, и связано оно совсем не с тем, что я завтра могу не выйти на работу. Она действительно волнуется за меня.
- Есть немного. К завтрашнему дню приду в норму.
- Хорошо. Но если разболеешься - никаких выходов на работу! Андрей найдёт тебе подмену.
О, да. И сделает это с огромным удовольствием.
- Нет. Я сейчас же буду лечиться всеми возможными и невозможными способами.
Перебросившись парой слов, мы заканчиваем беседу, а я плетусь на кухню, чтобы найти таблетки и закинуться лекарствами, способными убрать это ужасающее состояние.
- Пей до дна!
- Что там?
- Перцовка. Пей!
Я подношу ко рту наполненную до краёв стопку, больше похожую по объёму на маленький стакан. От одного запаха глаза слезятся, а нос сам по себе прочищается. Правда, ненадолго.
Марина настойчиво подталкивает стопку под донышко, и я всё же делаю щедрый, в половину содержимого, глоток. Надо будет убить лучшую подругу. Лучше - дважды! - ещё мелькают в моей голове мысли, когда губы, нёбо и горло опаляет такой нестерпимой остротой, что я чувствую себя огнедышащим драконом. Из глаз помимо воли брызгают слёзы. Маринка смотрит на меня выжидающе, сидящая чуть поодаль Катька -округлив глаза.
Простуда действительно отходит на второй план. Ей просто не остаётся места среди приступа удушающего кашля, который сменяет эффект слезотечения.
- Я… когда-нибудь… убью тебя, Марина, - обещаю, когда ко мне возвращается возможность говорить.
- Нормально вообще! Я тебе тут жизнь спасаю, а ты членовредительством грозишься, - притворно-обидчиво сокрушается подруга.
- Это теперь так называется?
- Ага. Ну хоть немного помогло?
- Неа. Но я запьянела.
Насморк действительно исчез. Или мне просто стало всё равно, течёт у меня из носа или нет. По венам разлилось такое приятное тепло, от которого хотелось улыбаться во весь рот. И даже перцовое послевкусие на губах не казалось таким уж противным.
