Глава первая. Одна очередь
Мне было так холодно, что я не могла согреться ни чаем, ни пледом, ни прижав руки к батарее. Вспоминалось раннее детство, когда мама задерживалась на работе, а я леденела от ужаса, представляя, как ее автобус перевернулся или что ее сбила машина на нашем перекрестке. У нас был опасный перекресток – ни зебры, ни светофора.
Однажды я успела умереть от страха, поплакать, прячась от отца, и мысленно попрощаться с мамой, когда она задержалась на пятнадцать минут. Зашла в булочную. Зашла после работы в булочную, а меня не предупредила!
Но тогда все страхи рассеивались, стоило только зашуршать ключу в замочной скважине. Страх исчезал, слезы высыхали, я бежала к маме и кричала:
– Ты пришла! Наконец-то ты пришла! Как я соскучилась!
Папа смотрел на меня изумленно. Он во время моих страданий смотрел телевизор и даже не подозревал, до чего мне худо. А я ему не рассказывала. Мне было стыдно.
Но теперь все сложилось не так. В тот день нашу историю собирали как никому неизвестный пасьянс, про который даже не знали, может ли он сойтись в принципе. Как будто прежние карты устарели и тот, кто распоряжался нашими судьбами, выбросил их в мусорное ведро. А новые украл в типографии, пока их толком не успели ни допечатать, ни обрезать до нужного размера.
Когда родители не вернулись с работы как обычно, я до десяти вечера металась по квартире и все льнула к окнам. Я надеялась, что вот сейчас они появятся из-за угла и подойдут к дому. Или с другой стороны, с трамвайной остановки. Мало ли? Вдруг автобусы не ходят? Или, на худой конец, остановится такси и оттуда выйдет кто-нибудь один – мама или папа. А когда поднимется в квартиру, скажет, что второго увезли в больницу. Но это ничего страшного, там он поправится. Я в это верила. До двадцати двух ноль-ноль.
А в двадцать два ноль-ноль мне позвонил наш участковый. Я его почти не знала, но все-таки два раза видела на занятиях по безопасности, которые он вел в школе по приглашению директора. Или, может, завуча старших классов. Точно я не знала.
Он позвонил и первым делом спросил, сколько мне лет.
– Восемнадцать, – честно ответила я.
В тот момент я никак еще не связала в голове, что мамы и папы до сих пор нет и его звонок со странными вопросами. А он продолжал. Могу ли я сейчас одеться и проехать с ним в одно место. Я ответила, что одеться могу, но ехать – никак нет, потому что родители должны вот-вот вернуться, а пока мне даже отпроситься не у кого. В этом месте разговора участковый то ли закашлялся, то ли подавился, но сказал, уже не спрашивая, чтоб я срочно одевалась и через десять минут открыла ему дверь. Он будет в форме – это раз, и когда я спрошу: «Кто?», он ответит, что Игорь Сергеевич.
Я оделась медленно, потому что все равно каждую минуту подходила к окну. Но там никого не было, кроме соседа с лохматой белой собачкой. Видно, вышли в последний раз, перед сном.
Игорь Сергеевич появился не через десять минут, а через полчаса, и выглядел так, будто месяц пролежал в больнице.
– У тебя успокоительное есть? – спросил он.
Я подумала, с каких это пор участковые просят валерьянку, но только уточнила:
– Корвалол подойдет? Сколько капель?
– Бери весь пузырек, – велел он.
А когда я посмотрела на него удивленно, быстро объяснил:
– С собой бери. Там надо будет.
– Там – это где? – наконец спросила я.
– В больнице. Вернее… Ну ладно. Понимаешь, девочка… – он замолчал и махнул рукой. – Ты присядь, вот что.
– То одевайся, то корвалол, то присядь! – не выдержала я.
Нервы и так были на взводе из-за родителей, которые сроду не задерживались до одиннадцати вечера. Тем более, оба и без предупреждения.
– Да я сам не знаю, что сказать, – вдруг признался Игорь Сергеевич. – Думаешь, у меня такое каждый день? Я ж не из убойного отдела.
На этих словах я замерла и почувствовала, как от кончиков пальцев выше и выше поднимается сковывающий холод. А еще я поняла, что если до этой минуты надеялась, что все обойдется и родители вот сейчас позвонят в дверь или откроют ее своими ключами, то теперь надеяться особо не на что. То есть, совсем не на что.
– Говорите, – прошептала я и с шепота тут же сорвалась на крик. – Пожалуйста, говорите!
– Понимаешь… Нет, ты все-таки присядь.
– Да сижу я! – крикнула я и опустилась на пол.
– Они же у тебя в НИИВП работали?
– Да, – кивнула я.
И тогда меня как иглой в сердце кольнуло это прошедшее время.
– Там стрельба была, – коротко рассказал Игорь Сергеевич. – Разборки бандитские. А твои как раз вышли с проходной. Ну и положили их. Одной очередью.
Он замолчал, а я пыталась не свихнуться вот прямо в эти секунды, здесь и сейчас. Я цеплялась взглядом за пыль на краю коврика, за царапину на холодильнике, которую помнила лет с десяти, за грязный след от ботинка на линолеуме. Почему-то мне казалось, что если я перестану смотреть на простое и знакомое, то больше меня с этой землей ничего роднить не будет, и удерживать на ней станет нечему. И я сорвусь и улечу в безумие и безвременье.
