От нашей съёмной квартиры до деревни Петровки, по предварительному расчёту, ехать часа четыре. Жена попросила купить шкаф и забрать его оттуда, да ещё расплатиться монетами. Эдакая мудрёная прихоть, но я горячо любимой супруге ни в чём не могу отказать. Она любила облагораживать интерьер дома, реставрировать и переделывать, разукрашивая, старинные вещи. Затем что-то продавать и что-то оставлять для себя. Шкаф нашла на одном форуме и очень приглянулся.
Я выехал, едва рассвело, подобрав по пути кореша. Он стоял на остановке: высокий, тощий и хмурый, как грозовая туча, да руки привычно спрятаны в карманы джинсовых шортов, как бы всем сообщая: мол, кусаюсь, не подходи.
Но, стоит встретиться с ним взглядом, замрёшь на месте, на пару секунд утонув в серых глазах, пронизывающих насквозь искрометным добром, как солнечный лучик воду в колодце, и сразу то первое впечатление его нарочитой мрачности пропадает; ведь нутром знаешь, что он действительно хороший парень. Такие чудаки, как Леший, он же Лёшка Пасечников, по жизни не предают.
Мы дружим уже лет восемнадцать, прикину: с двенадцати лет ходим, что не разлей вода, а значит, считай, пробежало больше, чем половина моей жизни: в конце января с размахом планирую в собственном новом доме отмечать юбилей.
Он зевал всю дорогу, не в силах комфортно устроиться на сиденье, чтобы подремать. Мельком глянешь на кореша, увидишь, как длинные тощие ноги Лешего упираются в приборную панель, и, как ни крутись, ему высоченному и нескладному в «ниве» не развернуться.
И всё же он не отказал поехать со мной в глухомань, к чёрту на кулички. Вот это ценю.
Дорога за городом – сплошные колдобины да выбоины в прохудившемся асфальте. Бух-бух, снова и снова проваливаешься в очередную яму. Куда тут расслабишься, разве что отвлечёшься музыкой.
Мы дружно на пару щёлкали радио, бурчали, пока не находили прогоняющие сон мотивчики. А Леший отбивал ритм, постукивал по коленям пальцами, вынуждая меня присоединиться к его подпеванию Кипелову.
Моего терпения выносить его раскатистый бас хватало минут на пять, а затем я тоже начинал тянуть нашу любимую: "Я свободен".
За окном чередой проносились зелёные поля да смешанные леса. Стволы тянущихся к свету берёз с раскидистыми кронами, ольха и выродившийся орешник, одинокие пятачки сосен, холмы с синеватой чернотой леса, уходящего к горизонту, и редкие, чаще заброшенные домишки – остатки былых деревень. Ещё реже попадались амбары да скотоводческие фермы.
Стремительно таяла утренняя прохлада, в летний денёк незаметно подкрадывался полдень, а раскалённая монета солнца, точно подброшенная щелчком, взлетала к зениту, изжаривая голубизну небес беспощадным зноем.
Возле искусственных водоёмов паслись разномастные коровы, в надежде спастись от прожорливых слепней.
Мы взмокли. В раскрытые окна влетал иссушающе жаркий воздух, точно от включённого на полную мощность обогревателя.
Незаметно выпили бутылку минералки, не раз вытирали лбы и переднее стекло салфеткой, расчищая от налёта пыли. Казалось, вместе с залетевшим ветром пыль оставалась везде: на руле, на приборной панели, на коже и на одежде. Так и пролетали один за другим однообразные в своих пейзажах за окном километры.
Радио давно заглохло, вырубленное Лешим на какой-то неудобоваримой театральной постановке.
Мой смартфон держал всего одну полоску зарядки, а на дороге за час езды мимо нас не пронеслось ни одного автомобиля. Точно мы действительно ехали в некое оторванное от цивилизации место.
Ещё пара километров выщербленного лютой зимой шоссе до чётко обозначенного на карте поворота. Там, за леском, должна находиться Петровка. И, как назло, мотор чихнул, затем заглох, едва мы подкатили к чахлым кустикам, росшим у прилеска. Дальше остатки асфальта исчезали в глинобитной колее.
Пришлось выходить из машины, матюгаться да давиться от злости тёплой минералкой. Что с двигателем – непонятно. С виду под капотом всё нормально: ни дыма, ни потёков, ни пара, а вот же «нива» не заводилась. Хренотень какая-то.
Многозначительно переглянувшись с Лешим, который нахлобучил на самый лоб бейсболку, я сцапал с заднего сиденья затёртую рыболовную панаму да взял из бардачка деньги и смартфон, закрыл машину. Вздохнул и, собравшись с духом, точно попутным ветром подгоняемый усиливающимся недовольством да прущей изнутри злобой, повесил через плечо сумку и первым ступил на едва различимую тропинку, змеюкой скользящей в тёмном лесу, будто бы даже вовсе не хоженном человеком.
С каждым шагом вглубь невыносимо звонко пищали кусачие комары, и вокруг головы проносились тучи кровососущей мошкары. Воняло прелыми листьями и какой-то едва различимой гнильцой, но стоило подуть ветру, как она пропадала. И больше ни единого признака жизни вокруг: ни звука, ни треска, ни затаённого щебетанья птицы где-то в глубине леса. Только корявые деревья с покрытой мохом корой, плешивые пни с россыпью поганок да громоздкий исполин-папоротник, через который буквально приходилось пробираться, раздвигая его руками.
Наконец, мрачный лес остался позади. Мы вышли на предгорок с заброшенными домами, с покосившимися заборами, гнилой просевшей крышей да выбитыми стёклами. Впереди уходила длинная, заросшая бурьяном дорога на холм, где за высоким тёмным забором смутными очертаниями угадывался выступающий за ним огромный домина.
Мы шли вперёд, молчали – и то и дело у меня возникало чувство нереальности происходящего, будто заблудились и попали совсем в другое место.
По пути возле обветшалого дома стоял запущенный колодец со сломанным журавлем. Рядом огромный вековой дуб с редкими листочками, расколотый надвое молнией, и стылая тишина вокруг: ни кошки, ни собаки, ни хлопанья крыльев пролетающей в небе птицы, даже солнце здесь точно проходило сквозь сумеречный фильтр, выгибая из предметов на землю неестественно глубокие тени.
Корявый знак на чёрном деревянном столбе с оборванными проводами указал, что мы всё-таки пришли по адресу. "Петровка". Красные буквы на белом фоне таблички давно выцвели, точно потёки гуаши от дождя.
– У меня мурашки бегут по коже от этой деревеньки, – хмыкнул Леший и поёжился.
Я кивнул, нутром ощущая стрёмность этого безжизненного места. А сам нарочно бодро сказал:
– Не боись, чувак, раз здесь что-то продаётся, значит – и живые люди найдутся. Топаем дальше, – показал я рукой в сторону холма.
Леший вздохнул.
На небо потихоньку набегали тучи.
Мы взобрались на холм, изрядно вспотев. Открыли поржавевшую калитку с пиками наверху и по практически вросшим в землю плиткам подошли к массивной двери, на которой вместо привычной ручки было железное кольцо. И только собрались постучать, как дверь открылась сама. Из тёмного проёма выглянуло носатое, какое-то скособоченное лицо, что сразу и не различишь, мужчина это или женщина.