Шкатулка королевы
Пролог. Последние секреты Мазарини
Март 1661г. Париж. Дворец кардинала
Колоннада внутреннего двора Лувра огласилась гулким эхом от грохота колёс кареты, в которую была запряжена шестёрка лошадей, украшенных белыми султанами и парадными голубыми чепраками с эмблемами в виде золотых лилий. Впереди кареты ехали герольды с трубами, а позади – отряд мушкетёров, одетых в парадные синие мундиры с серебряным шитьём и короткие голубые плащи с вышитыми на них спереди и сзади серебряными крестами.
Король отправился с личным визитом к первому министру. Состояние здоровья Мазарини сильно ухудшилось и в последние дни внушало опасение за его жизнь не только врачам и близким, но и самому кардиналу. И хотя в обычное время пешая прогулка из Лувра во дворец кардинала занимала всего несколько минут, этот визит требовал строгого соблюдения правил придворного этикета. Да и талый снег вместе с проливными дождями поздней весны утопил парижские улицы в непроходимой грязи, поэтому отправляясь куда-либо за пределы дворца следовало подумать о сохранности туфель. Верховая прогулка также не представлялась возможной, так как появиться у постели больного в замызганных уличной грязью кавалерийских сапогах Людовику не позволяло ни личное уважение к кардиналу, ни осознание того, что эта их встреча могла оказаться последней.
Всё время, пока они ехали, дю Плесси-Бельер, единственный из приближённых, кого Людовик выбрал в сопровождающие, ощущал его молчаливое внимание. Не говоря ни слова, король то и дело обращал к маркизу взгляд, в котором сквозила и досада, и вместе с тем желание излить душу. Догадываясь, что причиной тому была цель их поездки, маркиз не спешил начать разговор. За те несколько лет, которые он провёл в свите короля, он успел хорошо изучить характер и привычки Людовика, и не раз отмечал его замкнутость в своих мыслях. Отчасти дю Плесси-Бельеру было понятно, отчего Людовик не стремился к откровенности даже с близкими друзьями, когда что-либо всерьёз занимало его мысли. Маркиз и сам был из числа тех, кто предпочёл бы заговорить о важном вопросе, только тщательно взвесив все нюансы. На откровенный разговор Франсуа-Анри решался редко и это был скорее монолог, обращённый к самому себе, и попытка заглянуть ещё глубже в суть дела. Обдумав все известные ему факты, маркиз пришёл к выводу, что Людовик не был готов к откровенному разговору, а в его душе царило смятение, как и всякий раз, когда от него требовалось принятие важного решения.
– Пале-Кардиналь! – громко объявил доезжачий, когда карета, сопровождаемая эскортом из мушкетеров, въехала в просторный внутренний двор и остановилась напротив парадного крыльца с высокой колоннадой из каррарского мрамора, которую венчал треугольный фронтон.
Подбежавшие к карете лакеи в красных ливреях с золотыми эмблемами кардинальского герба услужливо откинули подножку и распахнули дверцу.
– Вы идёте со мной, маркиз? – спросил Людовик прежде, чем выйти из кареты.
Этот вопрос прозвучал довольно необычно из уст человека, который с раннего детства привык отдавать приказы даже самым близким друзьям, но дю Плесси-Бельер уловил отнюдь не нотки внезапной неуверенности в себе. Напротив, чуткий слух маркиза распознал в этом важность всёго происходящего для Людовика, как и то, что он отдавал себе отчёт в том, что предстоящая встреча повлечёт за собой необратимые перемены и в его личной жизни, и в государственной политике. А это значит, что присутствие человека, которому король мог всецело доверять, было необходимо ему.
– Да, сир, – ответил дю Плесси-Бельер и, чтобы не показаться чересчур безразличным, добавил:
– Я подожду вас в приёмной его высокопреосвященства. Если это будет приемлемым.
– Идёмте вместе! – решил король и первым вышел из кареты.
Против своего обыкновения, Людовик медленно поднялся по ступенькам крыльца и не спеша пересёк анфиладу парадных залов, рассеянно отвечая кивком головы на приветственные поклоны собравшихся во дворце сочувствующих придворных и родственников кардинала.
Ради соблюдения строгих правил дворцового этикета, дю Плесси-Бельер шёл позади короля, отставая от него ровно на шаг. Ничто, даже болезнь и близкая кончина первого министра, не могло быть оправданием нарушения придворного этикета. Более того, маркиз отдавал себе отчёт в том, что в тот день как никогда ещё до того всеобщее внимание к персоне короля и к его окружению было гораздо пристальней и критичней. И дело обстояло вовсе не в интригах и подковёрной борьбе за получение назначений на государственные посты, а в том, чтобы не допустить к этим источникам богатства и влияния никого из близких друзей короля. Все эти молодые дворяне внушали опасения вельможам, маршалам и министрам, за плечами которых был многолетний опыт ведения придворных интриг. Они не желали делить власть, дающую им неограниченные возможности вмешиваться в государственную политику, с неопытными и ненадёжными, с их точки зрения, юнцами, склонными к легкомыслию и увлечениям литературой, танцами и охотой. Куда только заведут управление и порядок в государстве эти безрассудные и до крайности изнеженные сибаритствующие бездельники! Впрочем, подобные суждения были далеки от действительности и скорее отражали стремление представителей старого поколения, в большинстве своём приближённых королевы-матери и кардинала, видеть себя единственными достойными доверия государственными мужами, способными управлять политикой и мыслить стратегически, а, главное, добиваться настоящих результатов и побед не в пример разнузданной в своей праздности молодёжи.
В приёмной Мазарини, как всегда, было тесно, но не только из-за постоянно увеличивающегося числа статуй, предметов мебели, ваз, картин и стеллажей, полки которых прогибались под тяжестью драгоценностей, артефактов, манускриптов и книг. В огромном зале было не протолкнуться из-за огромного наплыва желающих выказать своё уважение тяжелобольному. По большей части все они явились во дворец кардинала с целью напомнить о себе в надежде на то, что окажутся упомянутыми в завещании в длинном списке получателей огромного наследства, о котором ходило множество слухов. По самым примерным, но далёким от истины подсчётам, состояние Мазарини превосходило втрое те суммы, которыми могли распоряжаться самые богатые королевские и княжеские дома всей Франции и даже Европы.
Проходя мимо оригиналов мраморных статуй, выкупленных кардиналом в Италии и привезённых во Францию для украшения дворцов и парков в его обширных владениях, Людовик не сумел скрыть лёгкой усмешки. Его заставила улыбнуться мысль о том, что, даже будучи князем церкви, Мазарини не чурался телесной наготы и ценил красоту человеческого тела.
