Первый день нового года выдался ненастным. Небо затянуло тучами, а из-за реки, из степи, на Сарай Богохранимый налетел порывистый ветер. Отшумело лето. Скоро облетят деревья, надвинутся от полуночи холодные ветра, принесут снег и стужу. Уже утихли роскошные летние базары, ушли в степь последние караваны, опустели пристани.
Южная пристань, которую в Сарае называли Красной, обезлюдела уже давно – корабельщики торопились уйти до наступления осенних штормов в Бакинском море. С северной Булгарской большая часть судов отвалила ещё раньше – им нужно успеть добраться в верховья до того, как реки скуёт льдом. Там за дремучими страшными лесами на дальней украине великой державы славного хана Узбека уже сейчас, наверное, ночами ударили первые заморозки. Опоздавшие теперь смогут успеть доплыть по реке разве что до Укека.
В прежние годы уже почти никто не отчаливал в эту пору с Булгарской пристани.
Много перемен принёс с собой наступивший 734 год от Хиджры – переселения пророка в Медину.
Ещё летом из летней ставки хана пришло известие, что Узбек не будет, как обычно, зимовать в Сарае, а отправится жить в новый дворец, который для него уже целый год возводят выше по реке за несколько дней пути отсюда. Знающие люди поговаривают, что на это подбили повелителя франки, которые в последнее время так и вьются, как мухи у его золотого престола. Благо им до него рукой подать – от их новых крепостей в Матреге и Тане до летних кочевий ханского двора всего день пути.
Народ, толковавший всё лето об этой новости на сарайских базарах, чаще сходился на мысли, что добра от такого переезда даже больше, чем худа. Конечно зимой будет немного скучней, зато тише. Без ханского двора с его вельможами, эмирами, слугами, стражами будет гораздо спокойней. А старые караванные пути как и раньше не минуют славный Сарай. Не перенесёшь царским указом Бакинское море, древние, как само вечное небо, дороги в Хорезм и Крым. Тысячелетний путь соединяющий столицу верховного хана Ханбалык у самого восхода с золотым Константинополем и вечерними странами.
Значит снова, как прежде, следующим летом сойдутся на многоголосых сарайских базарах купцы и путники со всего света. Не переведутся в амбарах здешних купцов драгоценные товары, а в сундуках менял звонкие монеты. Будет как раньше богатеть и цвести под милостивым солнцем Богохранимый Сарай.
А ханский двор? Кому от него был большой прибыток? Разве что пронырливым уртакчи, что обделывают свои дела с ханским имуществом. Эмиры и вельможи ведь по лавкам и базарам не ходят, а слуги их, по большей части, живут на всём готовом. Деньгами не богаты. Те ещё покупатели.
С другой стороны, кто теперь будет брать драгоценные заморские ткани и благовония для своих жён, самоцветы и украшения, изысканные пряности и чудодейственные снадобья? Купцы прижимисты и практичны. Роскоши и блеску предпочитают надёжность и дешевизну. Самый дорогой товар всегда предназначался эмирам и вельможам. Многие, не самые последние торговцы в Сарае только этим и жили.
Как ни крути кое-кому пришлось перебираться вослед хану к новому дворцу. Такие и грузились на последние корабли на Булгарской пристани. До октября уже рукой подать, нужно спешить.
Корабль, который должен был отчалить ранним утром в первый день 734 года, тяжело покачивался на мутной осенней воде. Скрипели уключины по бортам. Хороший корабль, быстрый, как рыба. На каждом весле по два гребца. Такой как птица полетит вверх по течению. Если бы отчалили, как и собирались на рассвете, уже давно скрылись бы из вида на речном просторе. Команда и путники давно поднялись на борт. Побережник, ведавший прибытием и отплытием, дал разрешение. Стражники встали у сходней, чтобы никто лишний не прошёл туда или сюда.
Корабль не отчаливал. Не было одного из путников, оплатившего дорогое место в кормовой каюте и загодя погрузившего туда вещи.
Побережник пил с кормщиком чай в закутке. Стражники угрюмо жались у самого причала, прячась от дождя под дырявым навесом. Да несколько провожающих, кутались в плащи, переговариваясь с одним из отплывающих, уже стоявшим на носу корабля.
Плащи скрывали одежду и головные уборы, но по повадке можно было догадаться, что один из них важная птица. Немолодой уже, хотя быстрый и крепкий, с щегольски подстриженной русой бородой. Рядом с ним стоял сухой старичок, ещё бодро обходившийся без посоха и молчаливый юноша, не обзаведшийся пока даже усами.
Корабль был крепко притянут к причалу, и человек на корабле, облокотившись о борт, почти мог дотянуться до своих собеседников. Это был мужчина, возраст которого было трудно угадать. Бритый подбородок молодил его по-юношески румяное лицо, но висячие, на кипчакский манер, усы уже тронула седина. Крепко тронула. Наверное, если бы он не сбрил бороду, то был бы совсем седобородым. Плащ человек оставил в каюте, потому что от дождя его худо-бедно скрывал плетёный из лыка навес над носом корабля. В руках он держал небольшой холщёвый мешок, из которого со скучающим видом доставал время от времени шарики сушёного творога, который кипчаки любили брать в дорогу.
Отплытия ждали давно, с самого рассвета. Уже наговорились и устали.
– Ты так весь запас съешь, – пошутил старичок, – в дорогу ничего не останется.
– Ничего, – улыбнулся, стоявший рядом с ним русобородый, – скоро уже доберётся до булгарских краёв. Там курт не чета здешнему. Красный, из топлёного молока. В Сарае такой не делают – дрова дороги.
Он повернулся к юноше:
– Верно, Илгизар?
Тот молча пожал плечами. За него ответил тот, что на корабле:
– У нас в Мохши такой не делают. Наши любят ряженку из топлёного молока. Это в Булгаре любят красный творог.
Он стоял спиной к реке, по которой лежал его путь туда, в сторону Булгара, в сторону Мохши. Только было видно, что мысли путника обращены к Сараю, который он покидал. Он грустно смотрел туда, где за пеленой дождя проглядывал серый минарет мечети в Булгарском квартале, но взгляд его был таким же туманным, как вид расплывающегося вдали города. Так смотрят люди, которые вспоминают о чём-то давным-давно минувшем.
Это лучше всех почувствовал старичок.
– В Мохши будет то же самое, Туртас. Ты не найдёшь там ни того, что было, ни тех, кто были. Может, не стоит ехать?
Отъезжающий промолчал. Видно было, что он не знает ответа на этот вопрос. Возможно, ответ был слишком печальным и очевидным.
– Кому некуда плыть, никакой ветер не будет попутным, – сказал Туртас после долгого молчания.
Всем стало ещё грустнее. Наверное потому, что само хмурое утро располагало к этому. Мёртвая тишина на пристани, мутный призрак огромного города за пеленой дождя, тёмная, словно уходящая в никуда, дорога-река.
