Вместо вступления. Что было девять лет назад
– Волки! Волки! Спасайтесь! – отчаянно кричал ямщик, сидя на козлах[1] больших крытых саней.
Он дергал вожжами, пытаясь заставить коней бежать как можно скорее.
Была ночь, выл ветер, метелица плясала по лесу, наметая горы снега на корни деревьев. Луна с трудом пробивалась сквозь эту мерцающую пелену.
Из саней высунулся человек, одетый в теплую шубу, на голове у него была высокая соболья шапка.
– Волки? – спросил он испуганно. – Где? Может быть, далеко? – и тут же отпрянул в возок: несколько десятков зеленых огней стремительно окружали сани.
Дрожа от ужаса, он заговорил с пожилой женщиной, сидящей рядом с ним в возке и укутанной в теплые платки поверх широкой лисьей шубы:
– Няня! На нас нападают волки… И мне нечем отбиться от них… На спасение надежды нет… Надо спасти хотя бы ребенка… Во что бы то ни стало спасти! Подайте ее мне, мою дорогую!.. Я закутаю ее хорошенько и постараюсь как-нибудь спрятать от хищников… На коней надежды мало… Им не уйти… Мы поедем одни… Авось удастся добраться до жилья… Но сначала я попытаюсь спасти мою крошку…
Он выхватил из рук няньки закутанную в мех малюсенькую девочку, выскочил из саней и бросился к дереву у дороги. Скинул с себя шубу, завернул в нее малютку, безмятежно спавшую крепким сном, снял широкий кожаный пояс и привязал ребенка к дереву, но сначала поцеловал девочку и благословил ее.
– Если мне суждено спастись, я вернусь за тобой, моя крошка, – его голос прервался коротким рыданием. – Если же я стану добычей волков, добрые люди найдут и приютят тебя. Господь с тобой! Прощай, моя хорошая! Полагаюсь на милость Божию!
Он вернулся к саням. Нянька громко молилась и плакала. Ямщик молча ждал. Кони бились и храпели, чуя смертельную опасность.
Все понимали, что от волков им не уйти… А между тем их горящие глаза приближались к саням. Звери уже издали щелкали зубами, как бы предвкушая победу над обреченными людьми.
Лошади бросились было вперед, но снежные сугробы и метель мешали им бежать. Пронзительно и страшно вплетался в вой метели протяжный волчий вой… Звери окружили сани, которые едва пробивались сквозь наметенные сугробы, и вдруг всей стаей ринулись на коней…
* * *
Уже начинало светать, когда в лесу прогремел выстрел. За ним другой, третий… Это крестьяне-охотники спешили на помощь погибающим. Заслышав выстрелы, волки бросили добычу и кинулись врассыпную.
В лесу охотники увидели ужасную картину. Кости обеих лошадей были обглоданы до белизны, а может, их уже припорошило снегом. Ямщик и нянька умерли от жестоких укусов. Немного в стороне от них лежал человек в оленьей дорожной куртке и собольей шапке, съехавшей на лоб. Он тяжело дышал. Укусы волков не миновали и его: из рук и ног его сочилась кровь. Он был без чувств. Охотники подняли его и понесли в поселок, который версты на две отстоял от лесной дороги.
Там они привели неизвестного в чувство, подкрепили его силы вином, обмыли и забинтовали раны.
Когда незнакомец пришел в себя, его первыми словами были:
– Моя дочь… моя девочка… Она осталась в лесу… Я привязал ее к дереву у дороги, чтобы волки не могли ее достать… Ради всего святого, найдите ее, принесите сюда. Я щедро награжу вас!
Охотники кинулись в лес, обыскали все лесные дороги и тропинки, но не нашли ребенка. Они только принесли в поселок погибшую женщину и ямщика. Дитя же исчезло бесследно.
Отец девочки, услышав ужасную весть, впал в беспамятство…
* * *
– Надо бы узнать, кто он, и известить его родных о том, что он лежит у нас и опасно болен, – решили охотники.
Однако больной не мог ответить на их вопросы. Он бредил, метался, звал свою дочку, но кто он, откуда и где его родные, от него нельзя было добиться.
Охотники осмотрели его карманы, чтобы узнать, нет ли там какой-либо записки. В его дорожной куртке они нашли довольно большую сумму денег, паспорт, еще какие-то бумаги и несколько писем. Так охотники узнали, что он богат и знатен. По письмам выходило, что он недавно овдовел и ехал из Петербурга с маленькой дочкой и ее кормилицей в Сибирь к одному из своих друзей. В кармане больного нашлось письмо с адресом того друга, к которому направлялся наш герой. Ему-то и написали добрые люди о том, где и в каком положении находится его товарищ.
Друг приехал в поселок через несколько дней и ухаживал за больным с нежностью родного брата. Молодость взяла свое, к больному вернулись силы, и он смог уехать.
Он щедро наградил своих спасителей-охотников и с растерзанным сердцем, обыскав предварительно все окрестные селения в надежде найти дочь, уехал, оплакивая свою малютку, которую считал погибшей.
* * *
Однако она осталась жива. Когда охотники спасли ее отца и увезли его в поселок, она проснулась и, не встретив любящего взора своей няни-кормилицы, громко и горько расплакалась. Ее плач услышал старик-птицелов, который в то утро расставлял в лесу силки для птиц. Старик жил этим промыслом. Он удивился, когда услышал детский плач посреди леса, и пошел на голос. У толстого придорожного дерева он нашел привязанную крохотную белокурую девочку, закутанную в дорогую шубу.
– Ах ты, крошечка ненаглядная! Сам Господь, видно, тебя мне посылает! – растрогался старик и, отвязав девочку, взял ее на руки.
Увидев его доброе лицо, она притихла и перестала плакать. Старик начал нежно баюкать ее, и девочка вскоре опять заснула.
Старик-птицелов был одинок. Его единственная дочь вышла несколько лет тому назад замуж и уехала в Петербург, жена умерла.
– Вот славно-то! Вторую дочку Господь мне послал! Только крошечку-то какую! – радовался он, неся домой живую находку.
Старый птицелов снимал маленькую избушку у зажиточного хозяина-сибиряка. Птицелова звали Михалычем. Он совсем не думал о том, что у ребенка есть родители, что его, может быть, ищут. Он понял одно: ребенка покинули, поручив его Богу и добрым людям. О нападении волков он ничего не слышал, так как жил довольно далеко от охотничьего поселка.
Придя домой, Михалыч раскутал девочку, посмотрел, нет ли какой-нибудь записки, объясняющей ее появление в лесу. Но никакой записки не нашлось. Правда, кроме дорогой мужской шубы, мехового пальтишка ребенка и красивого платья, старик Михалыч заметил на шее девочки небольшой крестик на золотой цепочке. Короткая надпись на крестике гласила: «Спаси, Господи, рабу твою Александру». Так Михалыч узнал, как зовут девочку. Но сам он прозвал ее иначе.
– Пускай уж ты Сибирочкой зваться будешь, – решил он, целуя ребенка, – потому что нашел я тебя в сибирской глуши. И буду я любить тебя, богоданная моя внучка Сибирочка, как родную, выращу тебя, научу грамоте и молитвам и не отдам никому-никому…
