– Матерь божья! – Савва, перекинув ногу через покосившийся борт, замер, словно бы не решаясь спрыгнуть на палубу.
Его рука смахнула снежок с побочины1, и тот заискрил в воздухе мелкой морозной пылью.
Яков Осипович Бекетов, кормщик2 стоящей на якоре на окраине небольшого залива ладьи3, стряхнул с головы снег и накинул на голову капюшон малицы4.
Савва, все так же не решаясь ступить внутрь, несколько раз истово перекрестился.
– Упокой, Господь, души рабов твоих! – донесся его сдавленный голос.
Бекетов взглянул на стоявшего рядом старого охотника-самоеда5. Тот понимающе покачал головой. Ещё не увидев того, что открылось глазам самого молодого из их маленькой группы, он знал ответ.
Савва спрыгнул на палубу, и его стало не видно снизу.
Бекетов вздохнул. Он догадывался, что они подоспели на место чужой трагедии слишком поздно. Скорее всего, судно, лежащее набекрень между почти сросшихся между собой льдин недалеко от берега, давно пусто и необитаемо.
На что он надеялся, когда, уже готовясь к отплытию на материк, приказал отправиться на обыск потерпевшей крушение кочмары6? На то, что воды близ Новой Земли7 в середине сентября менее суровы, чем в любое другое время года? Может, поверил, что трагедия произошла совсем недавно и кто-то выжил?
Его надежды могли оправдаться. Кочмара – хорошее судно, которое бороздит неласковые волны Северного Морского пути. Её корпус специально сделан в форме яйца, чтобы его не сжимало дрейфующими льдинами, а выдавливало на их поверхность. Даже голландцы и норвежцы признавали мудрость поморских корабелов, что создавали свои суда, сполна изведав суровые нравы местных вод.
Кочмара, обледеневшая на ветру в последний шторм, выглядела безжизненной. Её единственная мачта была сломлена, а на палубе не видно было ни души…
– Поднимайтесь! – Савва перегнулся через борт, чтобы подать руку следующему, кто попытается забраться.
Бекетов кивнул самоеду. Старый охотник был легче, поэтому ему с Саввой проще было втащить на борт могучую фигуру кормчего.
– Илко, я тебя подсажу, а вы уж меня вдвоём подтяните, – сказал он.
– Как скажешь, Яков Осипович.
В команде ладьи было принято кликать друг друга по прозвищам да именам, но Бекетова звали почтительно, по имени-отчеству. Он был человеком учёным, закончил кемскую школу шкиперов, а потому авторитет его был даже выше, чем у владельца ладьи, артельного старосты Кречета. Тот был против схода на берег, считая за дурную примету соваться в навью8 кочмару.
С третьей попытки Якова Осиповича втянули на борт. Палуба была покрыта тоненьким слоем заиндевелого инея. Под ним оказался голимый лёд.
Кормчий, не ожидавший этого, поскользнулся, упал на колени и громко чертыхнулся. Когда он поднял глаза, увидел перед собой чьи-то припорошенные снежком бахилы9. Подняв голову, Бекетов почти уткнулся взглядом в лицо сидевшего перед ним незнакомого человека, чьи борода, брови и ярко-розовое, почти красное лицо были покрыты сосульками. Пустые, замёрзшие глаза смотрели прямо на непрошенного гостя.
Яков Осипович замер, чувствуя, как где-то внутри, по мышцам растекается холодом смерти суеверный ужас, от которого даже тронутые сединой волосы зашевелились. Слишком неожиданным оказалось увидеть рядом покойника.
Замерзший сидел, скрючившись, у самого борта. Его малица была покрыта равномерным слоем льда и инея, и примёрзла к обшивке.
– Ох ты ж! Чур меня! – выдохнул кормчий.
Облачко морозного пара отлетело из его рта в сторону красного лица мертвеца.
Бекетов быстро отпрянул, резко поднялся, отряхнулся, окинув взглядом палубу кочмары.
…Их было трое… Это были полностью оледеневшие фигуры. Судя по одежде, да по бородатым лицам – это были русские промышленники10. Каждый был обвязан верёвкой за пояс, а концом её была обмотана мачта. Необходимая предосторожность в шторм, чтобы людей не смывало за борт во время качки. Те, кто пренебрегал этой простой мерой безопасности, часто заканчивали жизнь в тёмных, холодных волнах.
Видимо, эти трое боролись до конца, но их убили промокшая насквозь одежда, ледяной ветер и шторм… Больше на палубе не было никого…
– Батюшка-Море взяло своё, – Савва, почёсывая куцую, жидкую бородёнку на молодом лице, тихо подошёл к Бекетову и встал за его спиной.
Яков Осипович, словно очнувшись от жуткого зрелища, перекрестился, глядя в светлое небо.
– Никола Морской за них заступится перед Богом.
Савва тоже осенил себя крестным знамением. Илко, хоть и был крещёным, так и остался стоять, из под прищуренных раскосых глаз глядя на заледеневшие фигуры.
Было тихо, если не считать шума ветра и шелеста успокоившегося после бури моря. Оно ударялось о льдины, от этого они слегка поскрипывали. Эти звуки вызывали тоскливое, безнадёжное чувство бессилия перед стихией и трагедией, которая, должно быть, произошла совсем недавно. Может быть, это было даже вчера, когда господствовал северный ветер.
Ладья пережила тот шторм в уютной бухте. Как только море успокоилось, и задул поветерь11, решено было сниматься, чтобы наступающие холода не заставили зимовать на Новой Земле.
– Яков Осипович… Идёмте отсюда. Некому тут помогать. – Савва мотнул головой в сторону берега, стараясь не смотреть на оледеневшие тела. – Если трюм и богат добычей, грех у нави12 отбирать… сами знаете… Батюшка-Море не простит.
Бекетов кивнул. Ему самому не хотелось находиться на мёртвом судне. Он был не робкого десятка, но одного взгляда опытного морехода хватило, чтобы понять: смерть первой ступила на палубу отважного кочмары. Искать живых – бессмысленно.
– Погоди… Товар не тронем. Лоцию же забрать надо, – сказал он сурово и припомнил известную поговорку: – И опосля нас помор13 на промысел пойдёт, как же след для него после себя не оставить?
Савва согласно кивнул. Поморские лоции – это святое. Издавна мореходы сурового Севера подробно описывали в них опасные места, безопасные подходы к укромным бухтам, где можно было спрятаться от волн и бушующих ветров. Там же были данные о приливах и отливах, о скорости морских течений, и судоходности рек в период паводка и засухи.
Такие записи помор дома за божницей хранит, а на судне кормчий, спать ложась, под подушку их кладёт. Эти книги из поколения в поколение передаются, как самое ценное наследие.
Дурной приметой было брать из трюмов рыбу, нерпу и моржовую кость, которую добыли погибшие промышленники. Батюшка-Море, забрав их с собой, имел право и на их добычу. Взять лоцию, молитвенник и иконки, коли на судне они были, не возбранялось всякому доброму христианину.
– Вы на нос загляните. Может, там, у печи, кто-то живой ещё есть. Да в трюме проверьте… Я в казёнку14 загляну.
Кочмара – судно небольшое, но имеющее свои отсеки. На носу выкладывали печь, там готовили, и там же располагался кубрик. В средней части, в трюме, перевозили товары, рыбу, птицу, нерпу, моржовую кость. На корме располагалась каюта кормчего.
