В пятницу должен был зайти Артотрог. Он и зашел, с большой головой и седыми ушами. Идель еще спал и видел во сне симфонию печальных деревьев. Когда с них облетели последние листья, и пошел снег, Идель проснулся. Он сел на постели, бросив взгляд в окно. Еще не рассвело. В черном стекле отразились запавшие глаза и взлохмаченные волосы.
Идель попытался припомнить, что же было вчера. Но ничего не получилось, – вчерашний день не возник сам собою. Даже самые важные события не смогли пробиться сквозь головную боль, оставшись на окраинах сознания неяркими всполохами и рождая смутное беспокойство.
Тогда Идель осмотрелся по сторонам и прислушался, сделав попытку определиться хотя бы со временем. Время года походило скорее на осень. Снега за окном не было, но в комнате уже было довольно прохладно. Нарушая царившую тишину, шли куда-то часы, почти не различимые во мраке. А в кресле напротив, неожиданным привидением сидел Артотрог. Он курил.
– Давно тебя жду, – пояснил Артотрог свое появление, откинувшись на широкой спинке, и добавил, как бы извиняясь, – Собирайся. Нам пора. Ты же знаешь, она ждет.
– Я чаю попью, – сказал Идель и, натянув на себя свитер, встал, так и не сумев рассмотреть его лица.
Быстро смирившись с тем, что окружающая жизнь непонятна, Идель пошел на кухню. Там, свернувшись в мягкий пушистый клубок, на деревянном полу у батареи спала кошка Пятнаша. Она была черная, с рыжими подпалинами. Идель очень любил свою кошку и мог подолгу играть с ней, разговаривая о всякой всячине. Ему и сейчас захотелось толкнуть тихонько этот теплый комочек и спросить о чем-нибудь. Например, что случилось вчера? Но, он решил не тревожить спящее животное, а тихонько вскипятил воду, налил себе чая и закурил.
В этот час на большой кухне было пустынно и не уютно. Потому он не стал садиться за стол, а, оставшись у окна, глубоко затягивался, разгоняя огоньком сигареты тьму, и вновь пытался рассмотреть серый мир. Ночь за окном еще существовала, но быстро сдавала свои права. Холодный воздух заставил съежиться осенние лужи. Земля постепенно готовилась к приходу снега. Глядя на все это, Идель вспомнил свой сон, и симфония снова зазвучала в нем, просочившись наружу тихими звуками.
– Послушай, – сказал он возникшему из-за спины Артотрогу, – Как здорово.
Артотрог окутался клубами едкого дыма и, помолчав, ответил:
– Странно. Я не сплю уже восьмой день, но ничего похожего не слышал. Это действительно здорово.
Под столом забегали измученные бессонницей мыши. Их вспугнули голоса. Пятнаша открыла один глаз, повинуясь инстинкту, но ей было ужасно лень просыпаться, и глаз снова закрылся.
– Нам пора, – напомнил Артотрог и, вынырнув из клубов дыма, направился к двери.
– Повинуюсь, – кивнул Идель.
Допив свой чай, он погладил дремавшую кошку и, надев длинное коричневое пальто, последовал за ним.
Покинув квартиру, две фигуры бесшумно спустились по широкой неосвещенной лестнице. Толкнув массивную дверь и оказавшись на улице, Идель поежился, – осенняя прохлада мгновенно окутала его, растекаясь по коже, словно он был раздетым. Его спутнику было все равно. Артотрог не ощущал ни холода, ни жары.
– Идем, – напомнил Артотрог, тряхнув седыми ушами, – Нам пора.
Покидая центр города, застроенный старыми домами, они шли очень долго на север дворами, затем через мосты, потом по бесконечным крышам, подвалам и опять дворами. Идель едва поспевал, пробираясь в полумраке по чердакам и лестницам, боясь отстать от друга, который шел словно по компасу не обращая внимания на препятствия. Артотрога будто что-то несло вперед или подталкивало в спину.
– Быстрее, я боюсь не успеть, – говорил он, кутаясь в свои седые уши, и все прибавлял шаг, – осталось мало времени.
– I am hot, – скулил Идель, – может, отдохнем?
Но Артотрог его совсем не слушал и летел вперед. Наконец, завернув за угол обшарпанного дома и нырнув в очередную подворотню, похожую на сотни других в этом городе, они остановились.
– Это здесь, – сказал шепотом Артотрог и уставился в небо.
Идель тоже закинул голову.
Дома обступили их, словно стены глубокого колодца. Куда-то исчезли почти все звуки городской предрассветной суеты. Кутаясь в свое длинное пальто, во внезапно наступившей тишине Идель слышал, как на другом конце города бился в окно мотылек, пытаясь добраться до лампы. Медленно капала из незакрытого крана вода. Гудели электрические провода, пропуская ток. И вдруг он ощутил едва заметное дрожание воздуха. Из глаз потекли слезы, размазывая ломаные силуэты проявившихся с рассветом крыш.
– Смотри! – закричал Артотрог, вскинув руку, – Это она!
И в ту же минуту упал, сраженный молнией, ударившей ему в глаза. Идель в ужасе бросился прочь. Ему мешали стены, постоянно выраставшие перед ним, улицы вдруг обрывались тупиками или никогда не кончались. Молнии, бившие с неба, обжигали пятки. Он метался из одной подворотни в другую, стучался в двери, кричал, пытаясь разбудить людей и найти спасение. Но город словно вымер. Никто не открыл ему. В конце концов, Идель выбился из сил и, прислонившись спиной к стене, стал ждать. И вдруг, словно пытаясь укрыть его от опасности, с неба хлынули теплые струи дождя.
Трамвай остановился у парка Челюскинцев, и, скрипнув дверями, выпустил спешащих людей. Среди них был и я, тот, которого звали Игорь. Тогда я еще хипповал и носил длинные волосы. Впрочем, они были слишком густые, поэтому со стороны я часто казался не хиппаном, а просто лохматым парнем. Пришлось обзавестись холщовой торбой, ксивником и феньками, чтобы не путали.
В длинном зеленом свитере и джинсах – осень еще была теплой, – я направился через рельсы к своему техникуму, где учился уже на втором курсе. На боку у меня висела беременная торба, готовая в любой момент разродиться пакетом со спортивной формой. Сегодня кроме двух пар математики и физики, у меня должна была проходить физкультура. К сожалению, не в бассейне, – он у нас шикарный, на зависть всем институтам, – а жаль, поплавать я любил. Правда, не долго. Здоровья не хватало долго плавать, начинал задыхаться.
Преодолев шумный проспект и обогнув круглую площадь, у входа я столкнулся с Профессором.
Это был мой умнейший друг, который разбирался в математике и стихах, читал Библию и слушал БГ, поэтому его уважительно звали Профессором. Я же слыл скорее гуманитарием, в математике разбирался с трудом, едва из-за нее не вылетел уже с первого курса. Спасибо Галине Карповне, не дала загубить молодую жизнь, хотя двойки ставила регулярно, понижая мою самооценку. Но выкарабкался, в конце концов, и перевелся. А на втором курсе жить стало веселее.
