Если бы Марион Коул спросили, с чем у неё ассоциируется Прованс, то в первую очередь она назвала бы жару, затем – пчёл, и только потом – лаванду.
Нет, на самом деле её чувства и воспоминания не ограничивались только зашкаливающей температурой воздуха и насекомыми, их было гораздо больше. В память навсегда врезались напоённые щедрым солнцем пейзажи, бескрайние виноградники на фоне чистейшей синевы неба и, конечно же, лазурные лавандовые холмы, контрастирующие с куда более редкими, но не менее живописными золотистыми полями подсолнечника и пшеницы. Запомнились сонные деревенские улочки с домами из серо-бежевого песчаника, их яркие черепичные крыши, густая зелень горных склонов, средневековые часовни и монастыри, винные погреба, пёстрые ярмарки…
Буйство красок, когда-то вдохновившее Ван Гога и Сезанна, обрушивалось на человека, посетившего летний Прованс, с такой силой, что способно было свести с ума даже самого искушённого путешественника. Хотя самой Марион иногда казалось, что с ума здесь можно сойти и от менее возвышенных вещей. Например, она совсем не была готова к гастрономическим подвигам, которых от неё требовали местные жители, что возвели приём пищи в культ невообразимых масштабов. Или к тому, что французский, который она считала своим вторым родным языком, здесь окажется совсем не тем, на котором она привыкла изъясняться в Париже.
И всё же самым первым, что по прибытию схватило Марион в свои крепкие и горячие объятия, был настоящий летний зной. В Лондоне, где она провела большую часть жизни, лето обычно не спешило одаривать людей благословенным теплом, и, решившись на затею с поездкой на историческую родину матери, Марион ожидала встречи с ним больше, чем со всем остальным вместе взятым. Но Прованское тепло оказалось отнюдь не ласковым. И если в кондиционируемых помещениях аэропорта Авиньона, или автовокзала в городке Карпантрá, ещё одной точки её протяжённого маршрута, жара ощущалась чем-то не очень комфортным, но вполне переносимым, то прибыв на автостанцию в крохотный Моден, Марион поняла, насколько ошиблась в своих ожиданиях.
Солнце перевалило далеко за полуденную отметку, когда она устроилась за столиком на террасе скромного кафе напротив автостанции. Заказав лишь стакан воды со льдом, Марион устало откинулась на спинку стула и, то и дело крутя в руках оказавшийся абсолютно бесполезным телефон, принялась ждать. Конечно, можно было взять автомобиль напрокат ещё в Карпантра и не тащиться в медленном рейсовом автобусе, но машину пришлось бы возвращать. А её путь, в отличие от пути туристов, для которых по большей части и существовал сервис проката, был в один конец. Поэтому, уповая на уговор с управляющим места, куда она направлялась, Марион стала дожидаться обещанной им машины. Кафе, как и уверял достопочтенный Клод Ру, оказалось единственным на небольшой улочке у станции, поэтому перепутать место встречи было невозможно. А значит, оставалось только набраться терпения.
Проводив взглядом девчушку в лёгком цветастом платьице, Марион – в плотных джинсах, блузке и закрытых теннисных туфлях – почувствовала себя спёкшейся и до того уставшей, что уже сейчас, в самом начале пути, готова была пожалеть, что вообще решилась на эту поездку. Но вовремя себя одёрнула – отступать было не в её правилах, хотя предательский голосок внутри неустанно вопил, что она, как последняя идиотка, позволила заманить себя в ловушку.
В памяти услужливо всплыли события последних недель. Перебирая их как бусины на нитке, Марион уже не впервые задумалась о том, что не заупрямься она тогда, всё могло бы сложиться по-другому. Но назад дороги не было. Она здесь, и сколько продлится эта добровольная ссылка теперь зависит только от неё самой.
– Это правда?
– Если ты о Блё-де-Монтань1, то да. – Отец, казалось, был само спокойствие. Будто они обсуждали одну из самых тривиальных сделок за всё время существования компании, а не расставание с памятным для их семьи местом.
– Но почему? – выдохнула Марион, опускаясь на стул напротив, всё ещё не до конца понимая, что именно её так задевает, заставляя всё внутри протестовать против такого решения.
– За землю дают хорошую цену. Содержать хозяйство таких размеров в сегодняшнем его состоянии невыгодно, я бы сказал – убыточно. Не говоря уже об имеющихся проблемах, долгах. Арендаторов почти не осталось, на туристов рассчитывать не приходится. Да и, по правде говоря, ты сама должна понимать, что полями и заводом надо заниматься, а уж на фермерство у меня совершенно нет времени. Как и желания, если быть до конца откровенным.
– А управляющий…
– …уже пятый год собирается на заслуженный отдых, и, похоже, на этот раз не удастся уговорить его повременить.
– Но это же Блё-де-Монтань…
– Да, детка, мне тоже жаль расставаться с фермой. Но поверь, так будет лучше. Земли примкнут к владениям Виктора Сезара, и будут использованы по своему прямому назначению. Это ведь далеко не самый худший вариант. Я бы даже сказал – лучший из возможных. У Сезара серьёзный агробизнес и совершенно иной подход к делу: техника, люди, оборудование, исследования. А Блё-де-Монтань застряла в прошлом веке…
В те дни Марион заново и заново прокручивала в голове разговор с отцом, состоявшийся как-то вечером после семейного ужина. Не менее недели мысленно постоянно возвращалась в кабинет Джейсона Коула, спокойного, рассудительного, и несокрушимого в своих доводах. Она прекрасно понимала мотивы отца, понимала абсурдность своих внезапно проснувшихся ревностных чувств к местечку, в котором бывала-то в последний раз в раннем детстве. Но ничего не могла с собой поделать – на душе кошки скребли от мысли, что у родового гнезда семьи Моро будет новый хозяин. Это казалось предательством.
Конечно, если задуматься, не меньшим предательством было и то, что с момента гибели матери, сама Марион ни разу так и не посетила Блё-де-Монтань. Даже когда не один год жила по ту сторону Ла-Манша. Всё это время она не особо интересовалась жизнью и делами фермы, просто знала, что где-то на юге Франции есть издавна принадлежавшая её семье земля. Сначала Марион поглотили учёба в Парижской школе изящных искусств, творчество во всём своём разнообразии, богемные тусовки и выставки. Затем был продолжительный роман, помолвка, подготовка к свадьбе. А потом – разрыв, депрессия, несколько лет апатии ко всему, что она так любила раньше. Ни искусство, ни путешествия, ни другие мужчины – ничего так и не смогло её встряхнуть, заставить жить, наслаждаясь каждым днём, как это до того, как её сердце растоптали. И тогда она забросила всё, ради чего жила до этого момента, и стала помогать отцу с делами. Джейсон Коул поначалу не особенно и верил, что дочь, с её творческим складом ума и романтичной натурой, сможет добиться существенных успехов на новом поприще. И был весьма удивлён, когда его малышка Мари неожиданно «показала класс» в сфере, к которой раньше не испытывала тяги.
