Александр Блинов - Синий слон, или Девочка, которая разговаривала с облаками

© Блинов А., текст, 2018

© Ходеев Е., иллюстрации, 2018

© Игрунова Н., послесловие, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Самокат», 2018

Моей собаке, Жаре Марковне Гоцман, ушастой суке дратхаар, которая больше всего на свете любит фрикадельки и слушать сказки, посвящается

Александр Блинов

Я втискиваюсь с рюкзаком в местный маленький жёлтый автобус, раздвигаю шторки и прижимаюсь лицом к окну.

Год, почитай, не был.

Тронулись.

Автобус юлит по узким улицам южного городка. Влево, вправо, влево… Вдоль дороги – пыльные каштаны, акации… Всё в цвету. Ветви цепляют окна.

Одноэтажные домики то прячутся в садах за палисадниками, то с любопытством выпрыгивают на улицу. Таращатся окошками с геранью, зевающими котами…

Автобус вываливается из городка в степь, и сразу со стороны моря из-за придорожных пирамидальных тополей выскакивает луна. Весёлая, она щурит хитрый жёлтый глаз от нестерпимого солнца.

Автобус жабой прыгает по ухабам, и вместе с ним над степью, касаясь животом алого поля маков, прыгает луна. В моей станице – и это правда – в небе разом висят и луна, и солнце. И если солнце плывёт себе над головой не спеша, то, как говорят в станице, луну мотает, будто чумовая Ворона её по небу волочит.

До горизонта – красные маковые поля. Маки гудят пчёлами, полощутся весёлыми лепестками на жарком уже ветру. Сам автобус похож на толстого шмеля в жёлтой пыльце. Шмель натужно гудит, сопит и покряхтывает.

Ещё два-три поворота, и вечер.

Бордовые лучи щекотно егозят по лицам пассажиров автобуса, тыкаются мошкарой в ветровое стекло, кувыркаются за пыльными окнами в маках, как воробьи в лужах. И, если прислушаться, от удовольствия тихо попискивают.

Слева и справа словно кто-то крутит два огромных, лежащих на земле колеса. И веером спиц то сходятся на горизонте, то разбегаются лесозащитки из уже отцветших абрикосов и розовых шапок душных цветущих акаций.

В воздухе чиркают ласточки и, если приглядеться, под самым куполом неба наматывают и наматывают круги три-четыре серебристых ястреба.

Слева промелькнуло цветастое, как все южные погосты, кладбище. Справа застыли серебристые сигары самолётов, ангары, ажурные зонты локаторов. И вот уже за поворотом со стороны залива замелькали мазанки первой станицы.

Теперь скоро.

Тридцать километров, и автобус выкатывается на станичную околицу у маленького жёлтого лабаза. Жарко дыша, замирает. Схожу.

И сразу не пойми откуда под ноги бросается Большая Шерстяная Собака. И крутится, и тычется в колени большой доброй башкой…

Ещё шагов двадцать – и моя Садовая. Короткая, вся в акациях, уходящая в небо – в конце обрыв над морем, и всё… только ветер, орущие чайки и чиркающие синеву ласточки.

– Санька, ты?.. – оглядываюсь. Со стороны кладбища, за грейдером, опираясь на посох, стоит Алик. Рядом – его бараны. – Та иди же до хаты… – смеётся и машет мне Алик. – Сморился с дороги. Увидимся. А то твои заждались. С вечера понаехали. Бачишь, у Рябухи сгуртовались… Вон, сидят…

И точно, у зелёного облезлого штакетника Мишки Рябухи под старым абрикосом на облупленной скамейке сидят все. Ждут.

«Как узнали?.. – шмыгаю я носом. – Телеграмм не давал…»

Вот бок о бок сидят Алка Гунтарь в намотанной на огненно-рыжие волосы жёлто-зелёной чалме и синем, в крупных подсолнухах, халате и муж её, Григорий Данилович. Спустил очки на резинке со лба и подслеповато прищурился – катаракта.

Дальше – Мишка Рябуха с изрезанным морщинами, будто поле бороздами, носатым добрым лицом, в вечной затрёпанной соломенной шляпе и с висящей на губе папиросой. Немного грустный. Как и его жена, Варвара – сидит рядом в синем платке в мелкий горох. Оба померли уже лет пять назад. Скучают.

И следом, рядком, мои:

Муха в концертном платье перебирает ноты;

Корова в диадеме от князя из Монако, голубой пачке и розовых пуантах обмахивается лопухом – жарко;

Пони в костюме от Юдашкина, с лацканами в васильках;

цирк лилипутов в полном составе;

дрессировщик Джордж с хлыстиком и сигарой во рту;

рядом Ворона в красном колпаке с кисточкой (перья украшены шёлковыми лентами, под крылом – большущая бордовая луна, что повисла над туями кладбища за околицей);

рядом Жабамуха в алом пеньюаре с голубыми рюшками, только проснулась; на коленях у Мухи скульптор Миша Блюмкин, но младенец.

За ними:

Шерстяная Собака с Вязаным Щенком – вяжет;

Чайка с печальной сардиной в клюве;

Курица в чёрном платье от Шанель;

Липасобака прислонила цветущую крону к мазанке – нежно подлаивает.

И тут с грохотом на скамейку плюхнулось с неба Дерево, всё увешанное мандаринами. Из Китая, провинция Ляу Джи. Семь тысяч две мили отмахало.

– Ну, как вы тут?.. – и давай от пыли отряхиваться. – Все?

– А облако?.. – кручу я головой…

– Да вон, – Липасобака тыкает веткой в живот чему-то очень похожему на соседского хряка Толика, но из ваты. – Не узнаёшь?

И точно: на трубе, свесив свинячьи копытца сидит Облако. Облако сначала было похоже на всех по очереди, а потом – на синий Жоркин мотоцикл «Иж», но с длинными жирафьими ногами. А вот, поднимая тучи пыли, подкатил и сам Жорка на мотоцикле. Сзади, обхватив Жорку вёслами, восседает Лодка. В люльке мотоцикла – вся остальная команда: Джованни, Черепаха в панаме, Краб в бейсболке, Чайка в жакете цвета морской волны, папаша Дона Корлеоне и Рыба в васильковом купальнике от D&G. И в шляпке. Спешились.

– К нам приехал, к нам приехал, – заламывая плавники, заголосила Рыба, – дядя Саша дорогой…

– О господи… – поправила панаму Черепаха. – Аж уши закладывает!

– Теперь все… – тявкнула Шерстяная Собака и погладила Щенка. Собака довязала последний носок и приложила к левой ноге Облака. – Тютелька в тютельку! – Оборвала зубами нитку: – Готово! – И обернулась. – Ну, как? – Все радостно заболтали ногами в разноцветных носках: «Тютелька в тютельку!» – А это тебе, – Шерстяная Собака протягивает мне вязаный сотовый. – Уютней разговаривать.

– Спасибо! – Я скидываю рюкзак: «Вот и приехал…» Оглядываюсь – весь двор за штакетником в тюльпанах, маках и цветущих, гудящих пчёлами кустах сирени… В Москве только снег стаял. Чума… Сажусь на краешек скамейки, ставлю на землю рюкзак, достаю подарки: Облаку – сладкой ваты; Шерстяной Собаке – новые спицы и зефир для щенков; Мухе – последнюю партитуру оперы «Травиата»; Пони – сладкой соломки; Вороне – банку клубничного варенья; Алке – новый алый платок на чалму; Григорию Даниловичу – «The New Times» и «Правду»… – интересуется; Дереву – новые фенечки, а Мишке с Варварой, схожу на погост, положу пару жерделей со старого абрикоса над их скамейкой, может, там, где они, такие и не растут…

Передохну чуток, отопру калитку, мы вытащим из саманной кухни под навес старой беседки столы, стулья, рассядемся и будем ждать, когда засвистит чайник, и наперебой рассказывать, кричать и размахивать руками. Под ногами у нас будут крутиться невесть откуда набежавшие кошки, три ежа и две соседские собаки: Найда, вредная Аликова такса, и Чёрный, кобель соседки Лиды, медсестры.