Девицу Йодис съел тролль.
Так решили в усадьбе. Некоторые остряки, пряча улыбки, шептались, что бедняга должен был отравиться в тот же час.
Судьба неразборчивого в еде чудища так и осталась неведомой. Одно не вызывает сомнений – случай этот навсегда определил русло грешной жизни племянницы съеденной Йодис, Неуклюжей Астейн.
А теперь обо всем по порядку.
В год 965 от воплощения Девы-Матери на хуторе Медвежья Падь, что принадлежал достославному купцу и воину Ингвальду Большая Нога, произошло два важных события.
Первое оказалось свойства печального и случилось весной, Тогда златовласая да белоликая девица Йодис, младшая сестра Ингвальда, отправилась по какой-то ей одной ведомой нужде к Дальним холмам. Место это славу имело дурную: старики поговаривали, будто живут там не то тролли, не то колдуны-чернокнижники. Девицу стариковские россказни не пугали: отличалась она безрассудством, упрямством и самоуверенностью.
За что и поплатилась.
Искали ее всей усадьбой не меньше недели, да без толку. После пополз слух – заманил хозяйскую дочь подгорный тролль невиданными сокровищами. Объяснение правдоподобное, ибо не только местные жители, но и заезжие торговцы знали о неумеренной любви гордой северянки к блестящим побрякушкам.
Бабушка Хервёр, мать Ингвальда—купца и красавицы Йодис, обводя колючим, что сосновая игла, взором Дальние холмы, по словам хуторян, бросила тогда сквозь зубы: «Все к тому и шло». Никто так и не понял, что старуха имела в виду. Та же, ничего к сказанному более не добавив, подняла вязанку хвороста, и отправилась колдовать у очага. Хервёр Сказительница не была черствой или бессердечной, просто у женщин северных краёв нет времени на долгую скорбь.
Позже Хервёр после кружки медовухи говаривала, будто вовсе и не съел тролль красавицу дочь, а совсем наоборот – взял в жены. И теперь, вся в шелках и золоте, королевой ходит Йодис по подгорным чертогам. Те же, кто выражал сомнение в этих словах, сильно рисковали получить опустевшей кружкой по многодумному лбу.
Спустя девять месяцев случилось и второе событие, только уже свойства радостного: успешно разрешилась от бремени супруга Ингвальда – Гуда Прекрасноволосая. Роды проходили тяжело, будто и не помогали духи предков молодой хозяйке. Многие тогда думали – быть вдовцом хозяину Медвежьей Пади. Голова у ребенка оказалась велика, что посчитали признаком большого ума. На счет ума пришлось в последствии не раз усомниться, но вот про большую голову, причинившую матери столько страданий, девочке поминали многократно.
Одна сумасшедшая старуха, – не то чья-то дальняя родственница, не то приживалка, коих всегда водилось на хуторе превеликое множество, – сказала, что ровно в час, когда девочка была зачата, подгорный тролль сожрал Йодис, а душа ее по случаю младенцу досталась. Болтливой старухе добрые люди советовали помалкивать, но та оказалась то ли упряма, то ли глупа до чрезвычайности, а потому продолжала языком чесать. Хервёр Сказительница прослышав о гнусных речах, болтуху по всей усадьбе гоняла. «Клеветница» юркая оказалась, схоронилась в амбаре, где чуть и не околела – ночи уже холодные тогда наступили.
Унаследовав строптивый нрав Йодис, красоты ее, увы, Астейн, – так назвали ребенка, – оказалась лишена. Кто же в здравом уме станет возлагать надежды на вздорную дурнушку?
По этим ли, или по каким иным причинам, но ребенок рос в родительском небрежении, и детство провел решительно ничем не примечательное. Белокурый миловидный Хельми, старший отпрыск, всегда получал больше внимания и ласки. С ним связывались семейные чаяния, на него обращались исполненные гордости родительские взоры. Неловкая, некрасивая и молчаливая, Астейн даже не пыталась вступать в борьбу за материнскую и отцовскую любовь. Гуда Прекрасноволосая, плечи которой с годами ссутулились под тяжестью усадебного хозяйства, глядя на не в меру мечтательную девочку, все чаще хмурилась и сжимала губы, ибо не лелеяла надежд обрести в ее лице достойную помощницу. Что до редко появлявшегося в усадьбе отца, то Астейн, в лучшем случае, забавляла его медвежьей неуклюжестью. Только старая добрая бабушка Хервёр не делала между внуками разницы, поровну даря им свою любовь.
В лесу или ближней Светлой роще девочке оказывалось куда как лучше, чем на хуторе. Незримая Хозяйка Леса часто давала приют одинокой мечтательнице, охраняя детский сон. Там, на лесной опушке, среди сосен—великанов, на берегу священного ручья, окутанная сладкими ароматами чащобы, Астейн обретала саму себя. Влажный мох нередко становился ей постелью, а пение птиц – колыбельной. И не было страха ни перед дикими зверями, ни перед иными лесными жителями. Иногда девочке казалось, что деревья разговаривают с ней. Самым уголком глаз удавалось порой уловить едва заметное движение морщинистых губ, а обернется – кора и кора.
Бабушка Хервёр, а лишь с ней одной изредка разделяла Астейн радости долгих лесных прогулок, всегда говорила, что Хозяйка Леса наделила внучку тремя чудесными дарами.
Первый дар – разговаривать с лесом, распознавать его голоса. Потому и не страшно ей в сердце чащобы ни светлым днем, ни непроглядной ночью.
Второй дар – слышать и подмечать то, что сокрыто от всех прочих. Здесь, правда, подвох крылся: слишком поздно девочка поняла – не все стоит подмечать. А если уж заметила, то лучше молчи. Мало кто глазастым рад.
А третий дар, самый чудесный, – видеть места, где танцевали светлые эльфы. Бывало, прибегала она рано утром к ручью, а там, на берегу – ровный круг примятой травы. Словно кто ходил здесь ночью или присел отдохнуть, да и заснул под серебряное пение прозрачной воды. Да вот только уж очень ровными те круги оказывались. А над ними – изумрудно-серебристые искорки-пылинки кружились в неспешном хороводе, оседали на землю и таяли. Показывала Хельми, за руку его приводила, но он ничего такого разглядеть не мог, хоть и всматривался в сочную траву до боли в глазах. И мама не видела, полагая дочь выдумщицей, а уж отца девочка так и вовсе спросить боялась. И только бабушка Хервёр объяснила, посоветовав никому о том более не рассказывать, что такие круги примятой травы – это место ночной пляски светлых эльфов. А Хозяйка Леса позволяет их различать только тем из людей, кого сильно полюбит.
Бабушка Хервёр даже не подозревала, что именно этот дар станет для внучки хуже любого проклятья.
Зачарованная словами Хервёр Сказительницы, прибегала она к ручью и по долгу любовалась игрой ясно-жемчужной воды. Девочка представляла, будто стоит у самого источника Прозрения, что берет начало в тайном королевстве светлых эльфов.