Лена Каштанова - Сказки Заманулья

– Кому из всех живых подвластно время? – спроcила сама себя девушка.

– Тому, кто верит, – сама же себе ответила она. – Ну, что ты смотришь на меня, умная черная птица? Ты уж точно знаешь, где эта дверь, и знаешь, что мы потерялись средь времени и что найти нас непременно кто-то должен.

Ворон стоял рядом, и, казалось, очень внимательно слушал Хельгу. Он был очень красивой птицей, гораздо крупнее своих сородичей. Его ухоженные черные перья переливались сине-зеленым металлическим блеском. Иногда он позволял Хельге гладить свою спину, словно был ручным. Хотя ручным он, конечно же, не был. Сколько Хельга себя помнила, эта красивая умная птица всегда была где-то рядом, и ей казалось, будто ворон, как никто другой, способен ее понять.

– Хельга, Хельга, хватит уже выводить свои каракули. Их ли тебе все никак не достаточно? Пойдем смотреть на соколиную охоту, – звали сестры с середины поля.

Хельга вздохнула – и почему другие люди верят только в то, что могут видеть? Ведь видят-то они совсем не далеко. А вот соколы, с ними по-другому – соколы могут видеть гораздо дальше людей. Хельга любила этих птиц и даже как-то замирала, глядя на их неземную стать.

– Ну, что сидишь, как неживая. Сокол, гляди, вот и решит, что ты мышь и от страха пошевелиться не можешь. Спикирует на тебя да в гнездо унесет на корм своим цыплятам.

– Птенцам, а не цыплятам, – буркнула Хельга и в полный голос добавила, – да и хорошо бы, что унес, все лучше, чем с вами, дурехами, время на всякую ерунду тратить.

– Пошли с нами скорее, – все не унимались ее сестры.

На поле колосилась готовая к сбору пшеница. Хельга шла по тропе, с наслаждением проводя рукой по колосьям.

«Хорошие они, – думала Хельга, – живые. А попадут в добрые руки и хлебом станут. Детей накормят. Как ладно все это устроено. Вот только если не было бы этой пелены тумана».

Сестры ждали ее у подножья огромного холма. Из-за тумана его почти не было видно. Девочки едва могли разглядеть друг друга. Вдруг туман рассек пронзительный соколиный крик, в ту же секунду буквально в метре от Хельги на поле спикировала птица. Сокол был крупнее, да и сильнее обычных особей, тень от его крыльев полностью накрыла Хельгу. Он остановился на расстоянии полутора метров от земли и замер в воздухе. Сокол парил, казалось, остановив время, и смотрел Хельге прямо в глаза.

«Я его слышу», – раздалось в голове у девочки, и она потеряла сознание. В себя Хельга пришла, когда сестры отчаянно пытались ей что-то сказать.

– Хельга, очнись! Об этом нельзя никому рассказывать. Хельга, они решат, что ты ведьма.

– Я не ведьма, – ответила, словно в полутьме, Хельга. – Я его слышу и небо слышу… я, скажите родителям, что я в хлеву с лошадьми и приду только к ужину.

Она направилась прямо в гущу тумана.

– Куда ты?

– Мне надо понять себя, не пугайтесь, я к вечеру вернусь.

И она, не оглядываясь, держась за голову обеими руками, убежала к подножию холма.

Хельге шел семнадцатый год.

– Дни сменяют ночи, ночи сменяют дни. Как это здорово! Сегодня как вчера, вчера как завтра, и все стоит на месте бездыханно, лишь только эти соколы кричат, туман порою разрывая своими крыльями. Им видно больше, им видно дальше. Но даже им он неподвластен. Туман, что мир накрыл и приостановил. В этом тумане нас не видно, вот мы и шныряем, соколов не боясь, ничего не боясь!

Куница пробиралась сквозь лес короткими перебежками, периодически вставая столбиком, тем самым подчеркивая свою важную роль в мире.

– Куницы нужны, куницы важны! Шныряем по лесу, невидимые глазу, словно духи. Рассуждаем. Философствуем. Наблюдаем.

Зверек очень многозначительно смотрел вдаль, насколько ему это позволял природой отведенный рост. Позволял он немногое, однако куница все же заметила девушку, поднимающуюся на холм.

– И чего это она туда идет? Туда обычно мирские-то не ходят, тумана боятся. Только соколы одни этой горой и управляют, оттого и прозвали ее соколиной, и хода туда мирским нет.

Куница решила подойти к дереву и присмотреться к девушке поближе. Вновь встав столбиком, зверек принялся разглядывать незнакомку.

– Ах ты, заяц бестолковый, да она, гляди, сама-то породы соколиной. Глядит-то как резко. А того, поди, и графова дочь, ленты вон какие на сарафане? Это ж что получатся, графова дочь да соколиной породы… ух, быть беде! Ох, чую своею куньей мордой, доглядит девчонка глазами зоркими, как туман разогнать. Так, сталось, значит, быть переменам, а перемен, признаться, так не хочется, так хочется и дальше в этом навеки зависшем тумане… шнырять.

Тем временем девушка все так же настойчиво шла к вершине холма.

– Как же мне ее остановить? Девчонка, видимо, напористая, ноги о бурелом собьет, а дойдет. Притворюсь-ка дохлым, лягу так очень трагично ей под ноги, испуская жизнь.

– Так она на тебя и наступит, ей сейчас не до того, чтобы куниц дохлых под ногами рассматривать, не трогай ее лучше, грызун.

Рядом с куницей стоял ворон.

– Что за птица такая черная, видимо, падальщик? – с издевкой сказала куница.