Глава 1. Продай дом, купи корабль
Июнь 1917 года
«Хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах на завтра», – вспомнил Борис пословицу и мечтательно улыбнулся.
Завтра его полк уходил на передовую германского фронта. Предписанием Ставки капитан Борис Шелест исключался из состава части и направлялся в Петроград.
Он торопился, почти бежал на станцию, был полон решимости втиснуться в ближайший эшелон, чего бы это ни стоило. В Петроград! Туда, где Анастасия, где друзья! История выходила сказочной: Бориса вызывали на курсы при Генштабе.
Он пытался представить, как должна выглядеть аудитория, где предстоит учиться… Светло, чисто, сухо – грех в рай проситься. Лектор за трибункой бубнит что-то, дрёма сладкая вокруг. Никакой неугомонной немчуры, что палит из всех калибров, швыряя снаряды, иногда больше чемодана. Никаких беспощадных людей, которые каждый день, каждый час, с непостижимым упорством пытаются убить тебя. Наплевать, что ты даже не знаком ни с кем из них, никогда не был в Германии и не собирался… Бред какой-то, бессмыслица. Но ведь годами, годами…
Перед станцией Бориса настиг испуг: вдруг он во сне? Тогда не просыпаться – холодела душа. Пока не доберётся до Петрограда, не увидит Анастасию – ни в коем случае не просыпаться!
Самым верным способом попасть в столицу было ранение: носилки, госпитальный поезд, больница. Таким образом он уже имел счастье погостить в городе.
Вот и станция. Толпы военных на перроне. Гул голосов, ругательства, мат. Клубы табачного дыма, в нос бьёт запах прелой шерсти, онучей.
Паровоз под парами, забитые людьми вагоны – Борис ринулся к ним с бесцеремонной решительностью. Не представляя, что может его остановить, добрался до поручней, стал энергично протискиваться внутрь.
Эфес шашки больно ударил под рёбра. Злого умысла не было: какой-то неуклюжий кавалерист прётся, сволочь, в Петроград напролом.
Бесшабашная радость накрыла Бориса: боли в боку можно верить – он не во сне!
Это был его день. В переполненном вагоне неожиданно освободилось место на лавке. Втиснулся, сел. Прислонился спиной к перегородке, закрыл глаза. Подумал о машинисте: можно было бы уже и трогаться.
Кто-то поманил счастьем. Бескорыстно, как в детстве: улыбка матери, солнечные лучи сквозь листву, тёплая ласка речной воды. Теперь счастье там, где Настя…
Они познакомились год назад, летом. Случайно оказались на маленьком дачном пароходе третьего класса. Случайно сели на деревянные скамьи друг напротив друга. Встретились взглядами, замерли, позабыв о приличиях.
Кто-то из пассажиров протискивался с чемоданом между ними. На какое-то время они опомнились, отвели глаза. Думали теперь только о том, что случилось.
Снова встретились взглядами, будто узнали друг друга. Словно были уже вместе, где-то в других жизнях и были счастливы.
На первой остановке парохода сошли на берег. Какой-то парк. Аллея. Шли, держась за руки. Молчали. Когда аллея кончилась, остановились. Борис назвал своё имя, она – своё…
Вагон дёрнулся. Поехали. Поезд тяжело набирал ход. С каждой минутой Борис удалялся от фронта. Завтра там будут стрелять не в него. Так распорядилось командование. Целых три месяца не его очередь умирать.
Ему дико было вспоминать, как юнкерами горевали, что не успеют на фронт. Ожидалось, что война продлится не больше двух-четырёх месяцев. Это же невозможно при современном оружии – воевать дольше! Все эти пушки, пулемёты – сверхбыстрые орудия смерти – могут очень быстро выкосить всех солдат всех армий.
Жгучей завистью провожали уходящих на фронт: толпа на вокзале засыпала их цветами, конфетами, благословляла иконками… Юнкера страдали – опоздают, не успеют себя показать, отличиться.
В конце года вернулся с фронта первый знакомый офицер. Уставший до безысходности, посеревший лицом. Он вздрагивал от восторженных расспросов юнкеров. Сказал, что бои идут страшные. Гвардейская пехота сгорает быстрее соломы. Не хотелось верить.
На следующий год Российская империя отступала на восток. Прибывающие раненые офицеры скрипели зубами: на один наш снаряд прилетает пять германских. На одно русское тяжёлое орудие приходится десять вражеских. Они косят нас металлом, мы затыкаем бреши телами солдат. Кто виноват!?.
Ещё год прошёл. Большинство из тех, кто первыми уходили на фронт под музыку, цветы и улыбки, кому безмерно завидовали юнкера, погибли или ранены.
Вы рвались на фронт, юнкера? Извольте… Апокалипсис бомбардировок. Оглушённые, засыпанные землёй в окопах. С тупым упрямством – война вопреки всему. Будто трёхжильные, заговорённые, а друзей всё меньше…
Гранаты не взрываются из-за негодных капсюлей. Смертей и так сверх всякой меры, а за нелепые – обидно страшно. Мечта – найти ублюдков, кто капсюля эти делал, кто на них нажился, – и под пулемёт.
Оплошал в штыковой атаке. Пуля в плечо. Потом немец, сволочь ловкая, достал ножом в бок. Ещё посмотрел на Бориса как-то по-детски обиженно, когда пули револьверные из него душу выколачивали. А как он хотел?
Повезло, покалечился не сильно. Долечивался в госпитале Петрограда. Анастасия навещала ежедневно. Окружила нежными заботами.
Поправился. Дали отпуск. Три недели сплошного, без пятнышка счастья. Настя, солнце, весна, прогулки в парках, интересные встречи. Ужины, болтовня далеко за полночь за партией в винт. Последние дни отпуска жил лихо и размашисто, как купец в загуле.
Вокзал. Настя с печалью в уголках глаз уговаривает не дразнить смерть, не говорить лишнего, иначе судьба подслушает и исполнит.
Гудок паровоза. Она перекрестила его: спаси тебя Бог…
Перебирая свои драгоценные воспоминания, Борис погружался в сон. До него долетал тихий разговор компании офицеров:
– Если перемен не будет, резня начнётся, какой не было…
– Ничего не начнётся… Поболтают, и всё по-прежнему останется.
– Не останется. Хуже смерти не будет, а от бунта не уйдём. Люди другими стали. После германского фронта не испугаешь… Дольше терпишь – больнее бьёшь…
– Самое плохое – не за что зацепиться, чтобы судьбу повернуть. Крепости сдаём, пушки без снарядов, резервы куда-то исчезли…
– Что в Ставке говорят?
– Назначают виновников разгрома. Наперегонки ищут предателей, шпионов, которые все несчастья сотворили…
– Простите, а как же евреи?
– Виноваты, конечно. Все поголовно…
– Такое начальство в воду не грех…
* * *
Утром Борис уговорил одного из офицеров поменяться местами на лавке и оказался у окна.
Поезд медленно полз вдоль перрона. Встречающих было не много, Анастасию он увидел издалека.
Пышные каштановые волосы уложены скромной причёской. Большие, тёмные, в волнении распахнутые глаза. Родные ямочки на щеках. Она стояла рядом с другом его детства – Семёном Сцепурой, рослым широкоплечим мужчиной в новеньком щегольском пальто.
