Понедельники, как правило, Асе нравились. Тех, кого пора было выписывать, выписывали в пятницу. Плановых операций не было, плановые операции назначались на вторник и четверг. Наверное, из суеверия: понедельник – день тяжелый. Экстренных тоже по понедельникам почти никогда не было. Экстренных привозили чаще всего в субботу и воскресенье. Народ предпочитал калечить друг друга в свои законные выходные. И по собственной инициативе калечился в выходные – лыжи, рыбалка, охота, альпинизм, подводное плавание… Да что угодно. Активный отдых. Если уж сосед не засветил тебе по пьянке в глаз монтировкой, так ты всегда сможешь восполнить этот пробел своими силами в процессе активного отдыха. Сил у любителей активного отдыха было столько, что о наличии ума вопрос ни у кого не возникал. Нет, у Алексеева однажды возник. Алексеев тогда только-только начинал работать в отделении. В его дежурство, как раз в воскресенье, привезли активно отдохнувшего на природе мастера спорта по плаванию. Сиганул с крутого бережка в пруд. А в тот пруд аборигены последние сто лет выбрасывали ненужные им вещи.
В том числе – и ту железяку, на которую напоролся мастер спорта по плаванию. Правый глаз, проникающее ранение. Удивительно, что коллеги по активному отдыху сообразили, что проникающее ранение – это не в их компетенции. Бывали случаи, когда пытались оказывать первую помощь своими силами. Сила-то есть… После операции Алексеева очень интересовал вопрос, с какого перепугу можно сигать в незнакомый водоем с крутого берега. Вниз глазами.
– Да ну, – удивлялся мастер спорта по плаванию. – Я же мастер спорта по плаванию! Чего там, подумаешь, незнакомый водоем… И не такие видали.
Глаз ему спас сам Плотников. Но даже сам Плотников до конца операции не был уверен, что сможет спасти. Только потом сказал, что глаз будет видеть почти как прежде. Коллеги из других больниц приходили смотреть на пациента. Пациент борзел:
– Это как это «почти»? Это что, хуже, что ли? А спорт как же? Я же мастер спорта по плаванию! Я же не могу спорт бросить! Нет, вы уж делайте, чтобы как раньше было!
Впрочем, может быть, это он от наркоза слишком долго отходил. Эти, у которых сила есть, почему-то всегда отходили от наркоза чрезвычайно долго и, как правило, не без приключений. Семидесятилетние бабки – и те очухивались быстрее. Поспят немножко – и просыпаются совершенно без сил, но вполне вменяемые. Впрочем, бабкам не всегда давали общий наркоз, бабки и с местной анестезией работать не мешали. И после операции вели себя хорошо. Жили смирно, в пруд с крутого бережка вниз глазами не сигали, не пытались тут же пустить насмарку работу хирурга. Не требовали, чтобы зрение им сделали такое же, «как прежде» – как сорок лет назад, например. Радовались, что вообще прозрели на старости лет. Человеческим голосом говорили: «Спасибо, доктор». Бабок в отделении любили.
Хорошо, что нынче в отделении почти одни бабки. Неделя начинается удачно.
Да, еще же этот, уголовник недобитый. Тоже проникающее ранение. И тоже сам Плотников чинил. В ночь с пятницы на субботу. Повезло уголовнику, попал в дежурство самого Плотникова. Впрочем, Плотников почти не покидал отделения: дежурство не дежурство – он все равно здесь. Фанатик. Вот только сегодня его с утра нет. Позвонил, предупредил, что вызвали в лицевую хирургию, посмотреть на пострадавшего в автокатастрофе – множественные травмы и ранения, возможно, и с глазами что-нибудь. Велел на всякий случай готовить операционную. А пока – осмотр и рядовые перевязки. Не работа, а сон в летнюю ночь… Да, Плотников предупреждал, что уголовника надо посмотреть как следует. Ладно, посмотрим. Хотя чего там бояться? Если сам Плотников делал.
– Ася Пална, перевязочная готова.
В дверь заглянула Светка. Светлана Алексеевна, старшая медсестра. Умница, душа-человек, каменная стена, тоже фанатик. Умеет Плотников кадры находить. Светка сегодня вышла из отпуска. Все-таки очень удачно неделя начинается.
– Ася Пална, кофейку тяпнешь? – Светка переступила порог, прикрыла за собой дверь и пошла к столу, осторожно неся на ладони дымящуюся чашку.
– С ума сошла! Ты что это с руками делаешь? – Ася торопливо поднялась, шагнула ей навстречу и попыталась отобрать чашку. – Свет, да отдай же ты ее, обожжешься…
– Не хватай, горячо, – сказала Светка, поставила чашку на стол и полезла в карман халата. – Сама, чего доброго, обожжешься. Я ж не на голой руке, я на деревяшечке… На-ка еще печеньица. Не особо торопись, пей спокойно, я пока еще две палаты проверю.
Светка выложила на стол начатую пачку печенья, сунула в карман деревянный кружок, на котором несла чашку, подмигнула хитрым коричневым глазом и ушла. Две палаты проверять. Фанатичка. Маньячка. Наверняка будет лазить во все углы с белоснежной марлевой салфеткой. Может быть, даже смоченной спиртом. Санитарки при таких проверках следили за ее действиями ревнивым взглядом. Санитарки в отделении тоже были фанатиками своего дела. Глазная хирургия – это вам не магазин какой-нибудь овощной. Здесь все должно быть стерильно. Ну и было. И стерильно было, и уютно, и спокойно… Хорошо было. Повезло ей с работой. Где-нибудь в другом месте, где не так стерильно, уютно и спокойно, она бы просто не выдержала со своим характером.
В дверь опять заглянула Светка:
– Попила? Ну, пойдем. Руки! Руки мыла?
Прелесть какая. Даже в детстве, даже от мамы, которая всю жизнь проработала хирургической сестрой, Ася слышала этот вопрос не так часто, как от Светки. Впрочем, Светка задавала его всем подряд, даже пациентам. Даже посетителям, которые приходили их навещать. Самому Плотникову тоже задавала. Маньячка.
Возле двери в перевязочную уже кучковались бабки в байковых халатах и в цветастеньких платочках. Увидев Асю, потихоньку загомонили, здороваясь. Заулыбались, радостно переглядываясь. Той, которая пока еще ничего не видела, объяснили громким шепотом:
– Сёдни Анастасия Павловна с нами.
Бабки Асю любили. Считалось, что у нее легкая рука, больно никогда не сделает, к тому же ее можно уговорить не делать страшный укол под глазное яблоко, хотя бы сегодня не делать, хотя бы разок отменить… Легенду насчет возможности отмены страшного укола выдумала одна из бабок, и все ей с восторгом поверили. До сих пор суровая действительность опровергала легенду, но бабки не теряли надежды и Асю любили.
В перевязочной уже вовсю трудилась Люда, мыла глаз шестилетнему Сереже, при этом что-то весело болтая. Сережа смеялся. Люда закапала в Сережин глаз серебро, ловко наклеила марлевую повязку и сняла ребенка с высокого кресла:
– Беги. Но очень медленно и осторожно.
Увидела вошедшую Асю, заулыбалась, гордо похвасталась:
