Как выглядит пена, которая идет у припадочных изо рта, я не знаю. Шампунь глотать мне не хочется, останавливаюсь на отцовском креме для бритья. Ох и мерзость!
Я брякнулась на спину в комнате, где родители собирали чемоданы, начала дрыгать руками и ногами, пускать пузыри. Папа перешагнул через бьющуюся в конвульсиях родную дочь, как через бревно. Мама склонилась надо мной и строго спросила:
– Где маникюрный набор? Почему ты никогда не кладешь вещи на место?
Мои родители бездушные киборги – роботы с чипами и микросхемами вместо сердец. Четырнадцать лет, с рождения, я пытаюсь расшатать их нервную систему, но она сделана из титановой проволоки. Они уезжают в отпуск! За мной должна присматривать любимая бабуля, которая заядлая альпинистка и в данный момент ползает по горам Кавказа. Несостыковка в два дня: папа и мама решительно отказываются оставить меня одну и отдают, как они выражаются, «на передержку» маминой подруге детства. Из нынешних знакомых меня бы никто не взял.
Спектакль провалился, мимо кассы. Встаю с пола и иду полоскать рот. А все потому, что полгода назад родители оставили меня одну, а сами махнули в Петербург к друзьям. Если честно, то они сами виноваты – вернулись на день раньше. Так поступают только глупые мужья в анекдоте: возвращается он из командировки…
Возвращаются они из Питера и застают картину. Я и две мои подружки, в одних трусах, с ног до головы покрытые татуировками (переводные картинки), волосы розовыми и зелеными прядями покрашены (одноразовый эффект), изображаем под музыку пляску апачей. В пепельнице дымятся сигареты (дрянь ужасная), а на столе бутылки пива (сначала горько, потом привыкаешь).
Когда меня схватили после непродолжительной погони и стали драить в ванной, я так визжала, что пришел сосед снизу.
– Интересно, – говорит, – что нужно с ребенком делать, чтобы он так орал?
Папа, взмыленный и гневный, честно отвечает:
– Мы ее купаем.
– Первый раз в жизни? – уточнил сосед. – Тогда понятно.
Кстати, подружки мои, заявившись домой в соответствующем виде, без всяких пыток с ходу заявили родителям: «Это Катя придумала!», я то есть. Понятное дело, их не наказали, только водиться со мной запретили.
На «передержку» меня определяют к тете Лизе. Мама о ней рассказывает:
– Чудный человек, доброты исключительной. В детстве мы были неразлучны, а потом пути разошлись.
– Главное, она Катьку нашу не знает, – бурчит папа.
Он злится, потому что портативный компьютер на время отпуска достается мне. С папой мы слегка подрались, но мама встала на мою сторону: в четыре руки и две глотки мы фазера победили.
– Лиза, – продолжает мама, – несколько задержалась в развитии. Возможно, виновата ее профессия и контингент, который ее окружает. Она в детском саду воспитательницей работает.
– Контингент играет такую большую роль? – удивляюсь я.
– Безусловно, – отвечает мама, которая студентам философию преподает.
– Бедный папочка! – всхлипываю я.
– Почему это я бедный? – настораживается он.
– Ты же сам говорил, что все дни с мышами и кроликами проводишь, опыты на них ставишь.
Мама прячет лицо, папа показывает мне кулак. Он бурчит, что такие перегрузки, как со мной, ни один трудовой кодекс не выдержит. И он, папа, заслужил отдых от параноидальной личности с замашками диктатора, то есть от меня, родной и единственной дочери.
На самом деле они любят меня безумно. Один раз я подслушала, как мама говорила, что все дети по сравнению со мной кажутся ей испеченными из скисшего теста. А папа обозвал их ипохондриками и меланхоликами. Я потом в словаре значение этих слов смотрела.
Когда я в детстве болела воспалением легких, папа лежал со мной в больнице, потому что у мамы грипп был. Сестрички на папу молились, уверяли, что такие отцы вымерли сразу после динозавров, мой уникальный остался. Мама у нас вообще упасть и не встать, какая красивая и Умная. Когда я окончательно вырасту и разовьюсь, обязательно на маму буду похожа.
Звонок в дверь.
– Это Лиза за тобой пришла, – быстро говорит мама. – Приведи себя в порядок!
«Порядок» я заранее продумала. Разделяю волосы на прямой пробор и обильно удобряю гелем, чтобы череп облепили как приклеенные. Заплетаю две косицы с розовыми капроновыми лентами. На концах пышные бантики, как на фото мамы-первоклассницы. Одежки я у бабушки на антресолях нашла. Постирала и дырки, которые моль проела, зашила. Платье – улет! Само розовое, а воротник и рюшки – белые кружева. Рукав короткий фонариком, от талии пышная юбка до колена, пояс на спине в пышный бант завязывается. Бабуля говорит, что она в этом платье была прекрасна, как Мальвина. Хотя трудно поверить, что такой прикид по доброй воле можно надеть.
Когда я придурочной Мальвиной выползаю из своей комнаты, папа и мама издают всхлип и кашляют, чтобы замаскировать нервный хохот. А тете Лизе я нравлюсь. Наверное, ее подготовишек на утреннике напоминаю.
– Ах, какая красивая девочка! – нараспев восхищается тетя Лиза.
Она сюсюкается со мной, как с трехлетней. Я, потупив голову, лезу пальцем в нос.
– Хорошие девочки пальчиком в носу не ковыряются, – наставляет меня тетя Лиза и убирает мою руку от лица.
Плечи родителей дрожат от сдерживаемого смеха. Они быстренько нас выпроваживают. Представляю, как веселятся за дверью.
Тетя Лиза мне сразу понравилась. У нее доброе открытое лицо – таких лохотронщики в два счета обдирают до нитки. Она говорит, что мы едем на дачу, где у нее живут два симпатичных котика.
В электричке я пытаюсь выяснить семейное положение тети Лизы. Она туманно вспоминает про «одного мужчину, с которым встречалась десять лет, но у него семья и дети». Ясно, морочил бедолаге голову, козел, а потом ручкой помахал.
– Но сейчас у меня есть поклонник, – смущенно признается тетя Лиза.
Я едва не падаю со скамейки, услышав пыльное от древности слово. Поклонник! Это тот, который поклоны перед ней бьет, что ли?
– Он завтра приедет со своим сынишкой. Я мальчика никогда не видела, волнуюсь ужасно. Вдруг я ему не понравлюсь?
– Вы не можете не понравиться, – честно льщу.
– Правда? – радостно восклицает она. – А сколько лет мне дашь? Мы с твоей мамой ровесницы, но все-таки?
Я благоразумно не упоминаю о том, что возраст женщины – величина переменная и, как заряд электрона, различен в каждое мгновение. Например, меня сейчас можно отправить в третий класс. А если я накрашусь, надену мини-юбку и мамины босоножки на платформах, то никто из приставал не догадается, что по нему статья за совращение несовершеннолетних плачет.
– Вы? С мамой? – притворно изумляюсь. – Не может быть! Тридцать шесть – ни за что! Я бы больше двадцати пяти вам не дала.
– Ой! – кокетливо отмахивается тетя Лиза. – Ты преувеличиваешь, то есть приуменьшаешь. Катя, а ты бы не могла при посторонних не звать меня тетей, а просто Лизой? И давай на «ты»!
